имели повязки. В Барнаул эвакуировали заводы из центральной России. Первые эшелоны Протопелин не помнил. Он был слишком мал. Запомнились товарняки сорок второго и сорок третьего. На них везли рабочую силу. Непригодные фронту, раненые, контуженые, искалеченные мужчины становились к станку, заменяя умерших или тех, кто возвращался на передовую. Еще та «детская» война запомнилась надрывным криком соседок, получавших очередную похоронку. Женщины вопили в голос, а мама опускала глаза. Она будто стыдилась того, что папа еще жив. Потом голосила мама, а Вася прижимался к ее ногам и дергал за юбку.
Помнил он и День Победы с распустившимся багульником, гармошкой и салютным баритоном диктора Левитана из черной тарелки радио, За победой, в красном галстуке, маршировало голодное послевоенное детство. За него пионерам полагалось благодарить товарища Сталина. Постепенно слово «война» перекочевало на экраны кинотеатров и во двор. Мальчишки носились с палками, изображавшими автоматы, и никто не хотел быть немцем.
Мужчин после войны не хватало. Мама переехала в лесхоз и стала лесником. Это было самое счастливое воспоминание тех лет, хоть в школу и приходилось топать за семь километров. Но мама получала хорошую зарплату, и им полагался паек. Потом, Василию как раз исполнилось двенадцать, в лесхоз пришел новый начальник с высшим образованием, а маму сделали рабочей. К начальнику он сперва испытывал ревность и обиду за маму. Но постепенно чужой мужик заменил Василию отца. Мама жила с ним, как теперь говорят, в гражданском браке. Протопелин превратился в пасынка, но с начальником подружился. Тот понимал лес и научил таежной науке мальчика. Он и посоветовал ему поступать в лесной техникум. Василий переехал в городское общежитие, и детство кончилось.
С Галей студент познакомился на танцплощадке. Она лихо отплясывала фокстрот и целовалась взасос. В девятнадцать они поженились. После техникума оба уехали в лес. Василий Валерьянович получил должность егеря в заповеднике неподалеку от областного центра. Место считалось лакомым, потому что областные и городские начальники наезжали в заповедник пьянствовать. Для тех, кто умел скрасить отдых местным царькам, перепадали сладкие крохи. Но молодой егерь к их числу не принадлежал. Там и крутануло в его судьбе. Но это относилось уже к взрослой жизни, и слово «война» успело забыться. Его заменило не менее страшное слово «тюрьма»…
Рядом на улице стреляли из автомата и орали по-чеченски. К выстрелам в городе за последнее время привыкли, даже женщины перестали вздрагивать. Выстрелы и ругань смолкли. В наступившей тишине завыли собаки. Затем опять громыхнуло. Снаряд разорвался ближе, и окна зазвенели во всей квартире. С потолка посыпались куски штукатурки.
– Господи, Васенька, погибнем, родненький! Пойдем в подвал. Я боюсь, – запричитала Галина Сергеевна.
– Дождемся Настю и пойдем, – пообещал Василий. Окурок жег пальцы, он и не заметил, как сигарета сдымилась. Запалил следующую. В третий раз громыхнуло не так близко, но с потолка снова посыпалось и потух свет.
– Зачем ты отпустила девчонку? Знаешь, что чечены лютуют, и отпустила, – проворчал Протопелин, зажигая керосиновую лампу. Электричество при Дудаеве и без пальбы часто отключали, и лампу жильцы держали наготове.
– Она же в соседний дом, к Любаше. Как не пустить? Не может же взрослая девушка сутками сидеть в квартире, – оправдывалась жена.
Разрывы участились. Стало трудно понять, где падают снаряды, гремело со всех сторон. Протопелин ощутил дрожь в утробе. Дрожь поднималась от пола, ползла со стен.
Настя ворвалась в дверь вся в слезах.
– Чечены? – бросился ей навстречу Василий Валерьянович.
– Нет, папа. Чеченцы попрятались. Заряд в четырнадцатый дом ударил. Там Ленка Медведева с ребятами. У нее день рождения. Я на Петьку обиделась и не пошла. Понимаешь, дом упал, их всех завалило! И Петеньку… – Девушка не могла говорить, ее душили рыдания. Рвануло где-то совсем рядом. Стекла со звоном брызнули на пол. Лампа погасла. Василий Валерьянович вдохнул вкус пыли, в горле запершило.
– Живы? – спросил он. В темноте продолжала всхлипывать дочь. Жена молчала. – Галя, ты жива?! – Заорал он, пересиливая грохот.
– Жива, только присыпало чуток. Помоги подняться.
На лестничной площадке густо висела пыль. Они осторожно спустились вниз, выбрались на улицу, перебежали в соседний дом, протиснулись в маленькую железную дверцу и, держась за стены, на ощупь пробрались в низкий сырой подвал. Раньше в нем жильцы хранили картошку. Протопелин нашел в углу свободное место, расстелил пальто и усадил жену с дочерью. В импровизированном бомбоубежище стоял полумрак, только в глубине у стены светил чей-то фонарик. Поначалу Василий Валерьянович лиц не разглядел. Но глаза к полумраку понемногу привыкли, и он распознал соседа.
– Тихон Андреевич, ты?
– Я, Валерьяныч. Дожили. В мирное время от бомб хоронимся. Проклятая власть. При большевиках
