Популярны? Попьюла? О, мистер, кажется, мне все понятно… А я-то думал, что показалось, что просто… Что просто – похож… Получается, это – вы и есть. Не сказал бы, что знаю ваше творчество, но знаю, конечно, хотя не понимаю в этом ни черта… Просто – ни черта. Но вы – уже звезда, вы же не Бронсон, вы говорите со мной и не отшатываетесь. Значит это – двойной знак, двойное понимание. Еся – Бродский, знаете? Не понимаете? – Еся сказал мне, что вскоре и меня будут знать повсеместно, что мировая слава вот-вот – и придет. Но и тогда – вот знак мне, вот модель – быть как вы, мистер, но не как Бронсон… И ведь верно говорят, что если Бог хочет что-то нам сказать – то он общается с нами на языке случайностей. А когда случайность так… Популярна? Попьюла?
Джон. Популярны? Да не то слово! Я же говорю – нельзя было шагу шагнуть! Начиналось форменное безумие: дети, женщины, мужчины – на нас форменным образом набрасывались, разрывали на части. Вы давали автограф одному, а в это время от вашего костюма пытались отодрать пуговицу на память еще с десяток фанатов. Приходилось нанимать охрану, но и она не справлялась. Не справлялась, хоть ты тресни. И я решил уехать. Навсегда. Все рушилось – рушился мой мир, рушилось то, во что я верил, на что надеялся. Прошлое не сулило будущего, настоящее отвергало прошлое. И была только любовь – больше не было ничего…
Владимир. Любовь… И вы тоже – цеплялись за любовь? Лав?
Джон. Любовь, любовь… Она же тоже меняется, как и мы, мы растем – и любовь растет вместе с нами. Я почти не видел свою мать – но знал, что она есть. Она приходила, да, обнимала меня большими руками – у нее почему-то были большие кисти рук – и смеялась, громко смеялась. И пела мне песни. И у меня была к ней любовь. А потом была другая любовь – к друзьям. К первой жене. К первому сыну. А потом… Потом я встретил женщину, которую полюбил больше, чем самого себя. А теперь нас трое (показывает на пальцах) Я, она и сын. Наш сын. Наш Шон.
Владимир. Шон? Сан? Сын? О, у меня тоже сыновья. Двое. В Москве сейчас. Хорошие ребята, растут. Старший все больше болеет, младший все больше шалит. Хорошие ребята – я вот зашел в магазин, джинсы им купил, игрушки… Я плохой отец, наверное, редко их вижу – реже, чем надо…
Джон. А мой сын – что еще мне надо, кроме него? Знаете, мы с вами сейчас разговариваем именно благодаря ему. Он изменил меня, совсем, наизнанку вывернул. Другим человеком сделал. Совсем другим. Раньше – я говорил! – я бы прогнал вас, обругал, поднял бы воротник и исчез. А сейчас – говорю с вами, несмотря на то, что не понимаю ничего. И вы меня не понимаете… Но мы же как-то говорим… Говорим ведь, да?
Владимир. Йес… Йес… И ведь я понимаю, с кем я говорю. Вот только жаль, что вы не понимаете, с кем вы говорите… Хотя, кто знает, может, и поймете… Когда-нибудь… Сейчас я попробую сказать… Мистер… Сам дей… Ю вилл ремембер энд андестенд виз хум ю токд. Вот… Как-то так…
Джон. Что? Я пойму? Да, наверное… Может, там, у вас
