могущества другого государства представляет для него жизненный интерес, берет на себя обязательство защищать его в случае нападения, и по той же причине получает аналогичное обязательство в свой адрес»[130]. «Коллекционирование пактов»[131](accumulation des pactes) стало важной отличительной чертой французской дипломатии в 1920-1930-е гг. Особое значение придавалось идее всеобщего разоружения. Париж активно участвовал в работе специальных комиссий Лиги Наций, где обсуждалась проблема сокращения вооружений, и готовился к проведению международной конференции по разоружению, которая должна была открыться в 1932 г. в Женеве.
Французы тем охотнее пошли по пути строительства системы коллективной безопасности, что она соответствовала базовым устремлениям их внешней политики после войны: сохранение мира любой ценой и нежелание рисковать новым вооруженным столкновением с Германией. «Новая дипломатия» пользовалась подавляющей общественной поддержкой, настолько очевидной, что даже военные не могли с этим не считаться. Комментируя заключение Локарнских соглашений, Фош, вопреки всем своим опасениям, признавал: «Так или иначе, все ими довольны – Германия, Франция и даже Польша с Чехословакией. Это доказательство того, что они не так уж плохи. В любом случае они позволяют вздохнуть Европе»[132]. На Парижской мирной конференции Клемансо пытался совместить вильсоновские идеи нового мирового порядка с жизненно важным для Парижа императивом национальной безопасности. После 1925 г. многим во Франции казалось, что сама эта дилемма являлась ложной: коллективная безопасность рассматривалась как возможность раз и навсегда закрыть вопрос о военной угрозе французским границам.
Однако в условиях 1920-х гг. новая концепция международных отношений, взятая на вооружение Францией, стала оружием слабого. Она лишь легитимировала в глазах элит и общественного мнения масштабное стратегическое отступление Парижа. С 1918 г. вся французская картина европейской безопасности строилась на факте контроля над Рейнской областью. В результате пересмотра этого фундаментального положения Версальского договора в ней возникала очевидная брешь. На фоне роста пацифистских настроений в обществе, которые исключали любое серьезное наращивание вооружений, командование французской армии оказывалось в весьма затруднительном положении. «Уравнение, которое ему предстояло решить, было тем более сложным, что [военным – авт.] приходилось иметь дело с реальной обстановкой во всей ее сложности, примирять все существующие точки зрения» [133], – отмечает Ф. Гельтон.
В 1924 г., после политического поражения Франции в ходе Рурского кризиса, которое серьезно ослабило ее международные позиции, и до разворачивания основных мероприятий военной реформы комментаторы из числа высших офицеров размышляли над тем, как действовать в случае утраты линии Рейна. Они приходили к выводу о том, что большое французское наступление в сторону экономических
Documents diplomatiques français, 1932–1939. 2-série (1936–1939). T. 13. Paris, 1979, p. 456.
Цит. по:
