в полемику, ведь что‑либо ему доказывать – это все равно что метать бисер перед определенной категорией животных. Наталье она не позвонила ни в этот день, ни на следующий. Экзальтация по поводу того, что она так лихо расправилась с «бывшим», прошла быстро, и накатила усталость и пустота. Катерина не жалела о своем поступке. Где‑то на уровне мозжечка она уже давно понимала, что их отношения зашли в тупик и рано или поздно все должно было закончиться, может быть, не сейчас и не таким образом, но закончиться должно было обязательно. Ну и ладно, не она первая, не она последняя. Утешение, конечно, так себе, но она «большая девочка» и обязательно со всем справится.
Разобравшись таким образом с семейными взаимоотношениями, теперь можно было полностью сконцентрироваться на работе. Там ее ожидало внеплановое дежурство – у кого‑то заболел ребенок – и очередной выговор за нарушение трудовой дисциплины (самовольный уход с конференции без уважительной причины). Апофеозом, или апофигеем, прозвучало последнее предупреждение: не истек срок выговора, который последовал из‑за жалобы VIP-клиентки. Катерина (да как она посмела?) сделала ей замечание, что не надо разбрасывать грязные подгузники по палате (на полу их лежало пять или шесть штук), и указала «ее высочеству-величеству королевишне», что для них есть специальное ведро, которое находится рядом с пеленальным столиком. Пациентка – далеко «не прынцесса и не королевишна», а дебелая девица, похожая на страдающий акромегалией побочный продукт ГМО. То есть, кроме огромных губ, ресниц и груди, она еще имела необъятную филейную часть, плечи как у борца и ножку, своими размерами наводящую на мысль не о хрустальной туфельке, а скорее о ластах аквалангиста. «Дюймовочка» тут же заявила, что «кому эта грязь мешает, пусть тот и убирает», и сразу накатала жалобу, где в двадцати строчках сделала тридцать шесть ошибок. Все дружно посмеялись, включая начальство. Затем было ристалище, возглавляемое главным врачом, и как итог – выговор, потому что нечего быть такой умной и делать замечания, а надо было самой всю эту грязь убрать. Ну и что, что врач и что обязанности другие, конечно, было бы совсем здорово, если бы она – Катерина Аркадьевна – еще и к ручке бы приложилась этой, которая из «грязи в князи». Последнее они не произнесли, но подтекст показательной порки был именно таким.
Света, увидев приказ об очередном выговоре, вынесенном теперь уже не без ее участия, покрылась красными пятнами и, воровато пряча глаза, постаралась вначале объяснить Катерине, что она тут ни при чем и понятия не имеет, откуда там, наверху, смогли узнать, что у них здесь, внизу, ну, то есть абсолютно себе этого не представляет. Катя слушала с равнодушным молчанием, с тоской думая о том, что для данного существа, чтобы быть поближе к власти и дежурной «тарелке супа», действительно «нет преград ни в море, ни на суше», и, вдруг испытав жгучее чувство «испанского стыда», развернулась и ушла,
