собственными руками, то разве я бы пал так низко?
Он убеждал Семена, что его печатали, много, но поздно, кормушку прикрыли, да и Союз, все союзы-профсоюзы распались, мир рухнул. Семен не верил, особенно, поэтам. Если покопаться в прошлом, он на любого мог бы найти компромат. Онисим, выпучив глаза, приняв стойку Дали, отведя согнутый локоть, вперив взгляд в пространство, издевался над строфами начинающей поэтессы, учительницы русского языка в простой московской школе. Он ненавидел каждое слово сиюминутной пьяной неукротимостью. Это было его единственным развлечением, после сбора «макулатуры» по районным помойкам. Книг выбрасывали много, что-то даже принимали букинисты. Семен отобрал журнал. Надоело. Прочел: 1989 год Москва.
Лицо притягивало и казалось знакомым, но по году издания, она, пожалуй, седая бабушка. Онисим сник, уткнулся лицом в кипу бумаг, хрипло бормоча проклятия всему миру. Пора уходить. Он завел будильник для приятеля, погасил свет, электроплитку и уже с лестницы вернулся за журналом «Юность», так, на случай, он не любил неясностей. Кружева заинтриговали. Для барышни конца двадцатого века вполне сносные стишки, нынешние самки-хищницы в эротических снах вряд ли услышат музыку Шопена, видения более прозаичны, более ритмичны, агрессивны и алчны. Катька не скажет, кто это – Шопен? Ее, перекошенное страстью лицо, порой вызывает отвращение. Он передернул плечами, предвидя упреки, что не на чем напечатать придурошно высунутые языки – отвратительное самолюбование в каждом снимке.
Конечно, неразумно пять лет изнывать в пустыне Казахстана переводчиком у америкосов, чтобы заработать на обучение, и пропускать лекции. Сама же вызвалась порыться в архивах по заданной теме, а он ведет себя, как свинтус, подлец, далее по полному трафику… Придется проглотить, а что делать, у этого препода зачет не купить. Верить совдеповским изданиям глупо, да и вся группа пользуется одним источником, а википедия – это слишком скудно и неинтересно. Говорят, великий был художник, наглый, техничный, как Дали, но изменил классическому стилю, увлекся космическим цветом, оскандалился на последней выставке, запретил распродажу, вроде как был не в форме. «Письма из небытия» публиковались, но были мало известны, пока журналы не завели интернет-версии. Москва, Питер, Париж, следы теряются, нет картин – нет шума. Два семейства вели битву за права, но пораспродав картины, поделив денежку, договорились молчать.
Катерина недовольно листает каталог, ехидно поглядывает на Вадима и Тасика, пытающихся уловить в снимках нечто.
– Уже пора включить свет. Вас оставили в прихожей, как мальчиков, она и капли ясности не внесет. Да. Это она! Ну и что?! Кем была Джоконда, «Неизвестная» и наша мадам? Домохозяйкой! Вы об этом будете писать? Денег вам не заплатят, фиговая практика, ладно, если зачет примут. На фотографии она почти не изменилась, тот же ракурс, но взгляд… Какой-то не наш.
– Мы откроем тайну творческого надлома.
– Боже мой! Да какая же здесь тайна? Выдохся и уехал.
