ты это лепил?
– М-м… собственно, это обобщенный образ. Плод раздумий…
– Какой-то усохший плод, – брезгливо сказала Инга. – Должна тебя разочаровать – печаль я изобразить не смогу.
– Ну, не печаль, так усталость. От жизни, от работы. Представь: после рабочего дня ты пришла домой, добиралась общественным транспортом, дети визжат, а голова так и раскалывается…
– Этого я представить не могу, – категорически заявила Инга, – я что, похожа на кого-то, кто стоит в очередях и ездит в общественном транспорте? А детей сейчас вообще никто не рожает, если, конечно, голова есть. Фигуру портить! Вполне приличного ребенка можно взять в приюте.
Отвернувшись, она прошлась по студии, покачивая бедрами, и взглянула на Бориса через плечо, проверяя впечатление.
– Милый мой, тебе нужна какая-нибудь секретарша или продавщица. Усталость я, пожалуй, смогу изобразить. Но для этого тебе придется постараться. Разбирай постель, я пойду в душ.
– Э-э…
– Ты что-то хочешь сказать?
– Нет, – ответил Борис, проклиная свою мягкотелость.
Забросив руки за голову, он лежал, бездумно глядя в потолок. Инга вышла из ванной в шелковой ночнушке. Решительно прошагав к постели, она деловито сняла рубашку и, откинув одеяло, улеглась рядом.
– Люби меня быстрее десять тысяч раз, – заявила она.
– Но… на это уйдет порядочно времени, – неуверенно пробормотал Борис, скользя взглядом по ее безупречному телу.
– Ты куда-то спешишь?
– Да, в общем, никуда.
– Так в чем дело? Имей в виду, Стойков: таких, как я, больше нет!
– Похоже, что так.
– И чтобы теперь никаких девок! Может, у тебя и сейчас кто-то есть? – Она нависла над ним, пытливо вглядываясь в глаза.
– Никого, – твердо ответил Борис.
– То-то, – сказала Инга, сильной рукой привлекая его к себе, – тебе больше никто не нужен, понял?
– Угу, – задушенно ответил он, уткнувшись носом в ложбинку между полных грудей.
Через два часа, машинально поглаживая глиняную фигурку трясущимися от усталости пальцами, Борис мечтал, когда же Инга уйдет. Расположившись на подиуме с комфортом, она прихлебывала кофе, лениво затягивалась сигаретой и откровенно скучала. Иногда она зевала, не утруждая себя извинениями.
– Все, мой дорогой, хватит, – наконец сказала она, – продолжим завтра. Покажи-ка мне, что ты там наваял.
Борис поднес ей глиняную фигурку.
– У меня что, такая грудь? А соски? Вот, сравни. – Она выгнулась. – Давай, не стесняйся.
– Э-э… понимаешь, художник…
– Про неоднозначный взгляд творца будешь заливать публике и критикам. Исправишь, понял? А сейчас проводи меня.
Пока она одевалась, Борис прошел на кухню, позвонил
