и в самую заразную его разновидность – воинствующего жлоба, о котором – ты, естественно, помнишь – мы столько говорили в общаге. Он, этот вселенский жлоб, вирусным микробом порабощает умы и сознание людей. Оттого и хороших книг никто не читает – лишь примитивные детективы, сопливо-сладкие «женские» романы и прочую пошлятину. Безусловно, никто не возражает против «высокой» литературы, но она – как та же Библия, которую все знают, имеют в каждом доме на книжной полке, но… многие ли её, по большому счёту, прочитали хотя б до середины? А ведь эта литература как раз и существует для того, чтобы заставить человека думать, не давать ему сыто и сонно покачиваться на волнах, уносящих в небытие. Читать её – нелёгкая работа. Гораздо проще глотать сладенькую, пережёванную кем-то жвачку… Человек незаметно перестаёт быть охотником и превращается в сборщика перезрелых бананов, которые сами падают под ноги, когда им приходит время падать.
Разумом и сердцем каждый из нас, студентов Литинститута, тянулся к этой сверкающей и пока недоступной «высокой» литературе, искренне презирая растущую плесень ширпотреба. Каждый искал свой путь к вершине: один – через заумные философские учения, порой безумные и парадоксальные, другой – через экзистенциализм, мистику и религию, третий – через кропотливое, скрупулёзное и бессмысленное оттачивание техники письма, будто тайна скрыта лишь в гладком слоге. И не было ни одного, кто не понимал бы, что высокого и совершенного никогда не бывает много, путь к вершине удаётся проложить одному из тысячи, и это вовсе не означает, что по проложенному пути способен пройти ещё кто-то. Но попытаться-то необходимо.
Имя воинствующему жлобству – легион… В любом случае было замечательно, что пока существовали мы, идеалисты, свято верившие в то, что, только благодаря нам, мир всё ещё не скатился в бездонную пропасть пошлости, возврата из которой нет. На нас и только на нас держится будущее литературы…
Помнишь, в каких скотских условиях мы жили в общаге? Загаженные туалеты, умывальники и кухни, ничем не отличающиеся от туалетов, серые, пропитанные вонью коридоры, освещаемые тусклыми, постоянно перегорающими лампочками без плафонов… И всё равно здесь был какой-то невероятный сгусток чистой и животворной энергии, которую, несмотря на грязь и мерзость, излучали эти святые стены, пол, потолок. Может быть, потому что здесь жили мы…
А как мы издевались и ненавидели тех, кто, по нашему мнению, не видел или не желал видеть высокого предназначения литературы! Жадно читая рукописи друг у друга, каждый из нас, наверное, искал то, чего пока не мог сделать сам, а ещё – то, что уже прошёл, сумел перешагнуть, чтобы идти дальше. Это был хороший марафон самолюбия, где были победители, но не было побеждённых, потому что при очевидной внутренней зависти к более удачливому собрату никто никому никогда не желал плохого. Каждый понимал, что без этого соперничества в литературе делать нечего…»
– Подъём! – скомандовал Амнон и звонким
