системе Ridero
Вся моя жизнь в мельканье лиц
Лишь только ворох старых страниц.
Забытый том на полке дремлет.
Никто, увы, уже не внемлет
Библиотекарю седому,
Что подведёт к большому тому,
Моей души, моих страстей
Позволит приоткрыть завесу.
Своих непрошеных гостей
Люблю, но глупых новостей,
Что мне приносят на свидание,
Пытаясь в книгу записать, не выношу.
В ней можно лишь читать
И находить дыхание
Прошедших лет, благоухание
Минувших дней, часов, минут.
Проблемы ваши подождут.
Их мы прочтём в других изданиях.
Прошу, секреты мироздания
Оставьте также до поры.
Не нужно каверзной игры.
Раскройте книгу, но не рвите
Листов, не плюйте не пишите
Заметки ваши на поля.
От этого страдаю я.
Время для кофе
В нашей суетной и такой изменчивой жизни просто необходимо иметь точку опору в виде незыблемого действия, которое случится несмотря ни на что. Я люблю чёткость. Люблю графики. Читаю только перед сном и в транспорте, а иначе и не читается. Пишу или рано утром или поздно вечером, когда все уже спят. Рисую только в одиночестве. У меня много таких неизменных «пунктиков».
Ещё я пью кофе. Каждый день. Один раз. В пять часов. У англичан есть пятичасовой чай, у меня пятичасовой кофе. Категорически не употребляю его утром. Парадоксальным образом он меня усыпляет. Зёрна я мелю сама в маленькой ручной мельнице, получая эстетическое удовольствие от одного только вида этого устройства. Засыпаю порошок в медную турку и варю на огне.
У меня есть чашка с блюдцем, которые я использую лишь раз в сутки. Чашка не большая и не маленькая, как раз то, что надо. Тяжёлая и будто бы из натурального камня. Я всегда представляю, что она из камня. На блюдце я кладу четыре квадратика шоколадки или пару конфет. Я не ем сладкого. Вообще. Никогда. Не люблю. Только один раз в пять часов с горчайшим чёрным кофе.
И эти минуты наедине с чашкой становятся лучшими моментами дня, когда особенно плохо и кажется, что весь мир летит в пропасть. У меня есть мой гвоздик, за который можно уцепиться, а уцепившись, подтянуться, выбраться из пропасти и идти дальше.
Одна моя знакомая пьёт вино. Каждый пятничный вечер. Пара бокалов, не более. Она приходит с работы, нарезает сыр, раскладывает на тарелке оливки и прочие закуски, забирается с ногами на диван и под звуки джаза пьёт вино. Никогда больше она не пьёт вина и не слушает джаз. Только в этот вечер.
Ежедневно в любую погоду, когда на улице становится темно, и зажигаются фонари, во двор выходит старушка. Она садится на качели и тихо раскачивается, запрокинув голову к небу и напевая себе под нос, одну только ей известную мелодию. Ей восемьдесят три и не стоило бы качаться, как маленькой тем более запрокинув голову. Но она качается. Каждый вечер, когда темно. Не потому что боится осуждения, а потому что ей нужны эти звёзды над головой, темнота и безлюдный двор. Это её гвоздик.
А я пью кофе. Даже когда весь мир вокруг рушится. Этот гвоздик я вбила в свою жизнь несколько лет назад, и если бы не он, жизнь моя была бы менее приятной.
Запах детства
Верина мама очень любила цветы, особенно пионы. Они росли вокруг маленького домика, роняя тяжёлые головы на дорожку. Их неповторимый запах пропитывал, кажется, всю улицу.
Вера всегда думала, что когда вырастет, то тоже посадит пионы. Не сложилось. Отчий дом достался брату, а сама она прожила в квартире до самой старости.
Больше всего в старости Веру Сергеевну расстраивало не безденежье и одиночество (слава Богу, дети у неё выросли хорошими людьми). Беспокоило её здоровье. Тяжёлых болячек у Веры Сергеевны не было, а мелких и противных… да у кого их нет в таком возрасте?
Угнетала её собственная неторопливость и неуклюжесть. Заходишь в автобус, кое как карабкаясь по ступенькам, а в спину уже несётся: «Быстрей давай! Людям на работу! Носит же в такое время! Дома надо сидеть!»
В магазине пока достанешь трясущимися руками деньги из кошелька, пока всё сложишь, в очереди уже вздыхают и глаза закатывают: «Чего ковыряешься?» Не говорят, думают только. Всё равно обидно.
Как-то раз шла Вера Сергеевна домой из поликлиники, а рядом у магазина женщина сидит, и в ведре у неё цветы –
