советского покроя.
Это были наши военнопленные! Фашисты прикладами гнали их к обрыву. Они замирали на краю, смотрели вниз.
– Сволочи, что вы творите? – прохрипел кто-то. – Будьте вы прокляты, скоты!
Остальные слова в этой пламенной тираде никак не относились к цензурным.
Один из пленных вдруг прыгнул с обрыва, погрузился в воду, всплыл, начал судорожно кашлять. Сил в руках осталось немного, но он греб и тяжело, с надрывом дышал.
Орали солдаты, наставив автоматы на пленных. Трое подбежали к обрыву. Двое из них открыли огонь по пловцу, а третий для удобства своих товарищей светил фонарем. Пули прошили незадачливого беглеца, он дернулся, погрузился в воду. Через мгновение мертвое тело вынырнуло и неторопливо поплыло по течению.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите открыть огонь? – взволнованно прошептал Бердыш. – Вот же они, рядом. Положим половину и свалим к чертовой матери. На этом берегу нас не возьмут, уйдем. А наши успеют разбежаться, хоть кто-то выживет.
Это противоречило инструкциям, было безграмотно, непрофессионально! Глеб не мог смотреть на это избиение, но скомандовать не успел.
Пулеметчик, сидевший в люльке мотоцикла, не стал дожидаться, пока созреют автоматчики, и окатил пленных, стоявших на обрыве, трескучей очередью! Он смеялся и давил на спусковой крючок. Пули сбрасывали несчастных в воду. Возможно, кто-то прыгнул сам, ведь дурной пример заразителен, а один шанс из миллиона лучше, чем вообще ничего. Кто-то бросился бежать вдоль обрыва, но охнул, повалился вниз, зацепился гимнастеркой за голый куст и повис на нем.
Ругался унтер-офицер. Дескать, что за вмешательство в дела расстрельной команды? Но возмущался он не очень убедительно. Несколько человек подбежали к обрыву, стали стрелять по всплывающим телам.
Шубин не решился отдать команду. Какой теперь смысл? Отомстить за ребят и погубить дело? У этих вояк должна быть рация, они поставят на уши весь район! Требовалось сохранять хладнокровие. Плевать, что думают остальные!
Никто не открыл огонь, бойцы ждали команды. Идиотов здесь не было, все понимали, чем чреват срыв. Но все равно противно было на душе. Люди отворачивались, сползали с косогора.
– Да ладно, командир, чего дурить-то? – проворчал Завадский. – Их больше, подавят они нас, только выдадим себя.
– Мы ничего не можем сделать, товарищи, зарубите себе на носу, – твердо сказал Шубин. – Проявим мягкотелость, двинем горой за справедливость и рискуем запороть дело. У нас своя работа, всем не поможем. Слушай мою команду! Воспользоваться переправой невозможно, она подорвана. Уходим влево. Немцы не могут занимать весь берег. Будем переправляться там, где их нет.
Группа растянулась вдоль берега, шла по дну канавы. За спиной опять раздавались крики. Прогремел нестройный залп. Видимо, немцы расстреляли вторую группу пленных.
Метров через триста начались заросли ивняка. Соваться в них было бессмысленно, только привлекать внимание.
Глеб
