Макуин. – И ничего больше.
Кастелл пошевелил пальцами, рисуя в воздухе защитный знак от зла.
Агила увидел это и улыбнулся.
– Можешь не переживать о великанах, приятель. Нас сорок воинов, да и ты, бьюсь об заклад, умеешь обращаться со своим мечом. Элион на небесах знает, что твой меч достаточно острый. – Он посмотрел на точильный камень и подмигнул Макуину.
– Ты издеваешься? – воскликнул Кастелл, чувствуя, как его захлестывает волна гнева. – Небось общался с Джаэлом, да? – прорычал он. Кастелл ощущал, что его лицо налилось кровью, а рука опустилась на рукоять меча. С лица у Агилы пропала беззаботная улыбка, и он посуровел.
– Поосторожнее, парень, – одернул его ратник, поднимаясь на ноги. – Может, ты Ромару и родня, но от всего на свете это тебя не спасет.
Агила ушел прочь, провожаемый испепеляющим взглядом Кастелла.
– Ты только посмотри на это, – процедил он сквозь сжатые зубы. – Раз меня презирает Джаэл, то и все остальные считают своим долгом надо мной поиздеваться.
Макуин глубоко вздохнул.
– Кас, иногда ты видишь врагов там, где их нет. – Старый воин покачал головой. – В словах Агилы не было ничего такого. Надеюсь, ты это понимаешь?
Кастелл хмыкнул.
– Я не хотел с тобой об этом говорить, – сказал Макуин, – много раз останавливал себя, надеялся, что ты сам поймешь. Когда ты прошел испытание и Долгую ночь, стал мужчиной, я надеялся, что это прекратится. – Он покачал головой. – Кажется, пора тебе кое-что услышать. Джаэл не настроил всех против тебя, как бы он ни пытался. Тебя не считают мальчиком для битья. Но многие думают, что ты заносчивый и надменный тип. Слишком гордый, чтобы общаться с нами, простым народом. В тебе много хорошего, Кас, но будь осторожнее, иначе ты погребешь все это под толстым слоем жалости к себе. Твой отец был бы разочарован, если бы услышал, что́ ты говоришь. – На этом Макуин поднялся и пошел прочь, а Кастелл так и остался сидеть на траве с широко распахнутыми глазами.
Остаток ночи он просидел в одиночестве, слушая тихие разговоры и песни, что доносились от прочих путников. Когда бо́льшая часть лагеря уснула, Макуин сказал, что теперь его очередь нести дозор. Кастелл молча вышел из кольца повозок и пошел на край лагеря.
«Жалость к себе», – думал он, хмурясь в темноте и испытывая то злость, то стыд.
Когда меж гор подул холодный ветер, Кастелл поплотнее закутался в накидку. Месяц то появлялся в небе, то снова пропадал, скрываясь за стремительно летящими облаками. Кастелл до сих пор был под впечатлением от слов Макуина и почти на всем протяжении своего дозора их обдумывал. Нехотя он осознал, что старый воин прав, и эта горькая правда пробудила в нем смущение и гнев. В основном на самого себя, но также и на остальных: на Макуина, Агилу и многих других, чьих лиц он не помнил, за то, что они его не поняли. Он вел себя как ребенок. Как надутый, избалованный ребенок. Однако, помимо этих чувств, он ощущал проблеск надежды. Мысль о том, что львиная доля людей в крепости не поддерживает Джаэла в его нападках
