абсолютной безмятежности, и завороженно созерцал меч, висящий над его впечатлительной головой.
Весь мир застыл у Джима перед глазами, и он без малейшего затруднения представлял себе, как взметнется темная линия горизонта, как опрокинется широкая равнина моря и как разверзнется пропасть. Он предчувствовал безнадежную борьбу и видел звездное небо, навсегда смыкающее над ним свой могильный свод. Вот его бунтующая молодая жизнь делает последнее движение, и вот черный тупик. Боже мой! Все это он мог себе вообразить. Да и кто не смог бы? А он – не забывайте – был в определенном смысле совершенный художник, обладающий даром быстрого предвосхищающего видения. Оно являло бедняге такие картины, от которых все его тело превращалось в холодный камень, зато в голове начинался огненный танец мыслей – хромых, слепых, немых – чудовищный вихрь калек. Не помню, говорил ли я вам, что он исповедовался передо мной, как будто я имел право связывать и освобождать. Он закапывался глубоко-глубоко в надежде получить от меня отпущение, от которого ему не было бы никакого проку. В его случае торжественно произнесенные обманные слова не могли облегчить боль. Никто не поможет грешнику, которому сам Создатель, как видно, назначил заботиться о себе самому.
Итак, Джим стоял на мостике у правого борта, стараясь держаться как можно дальше от шлюпки, над которой шкипер и механики бились с ожесточением безумцев и таинственностью заговорщиков. Два малайца тем временем не отходили от штурвала. Только представьте себе действующих лиц этой, слава богу, исключительной сцены морской жизни: четверо ополоумели от яростных и тайных усилий, а трое в полной неподвижности глядят вдаль поверх тента, укрывающего глубокое неведение сотен человеческих существ, чьи мечты, надежды и усталость удерживает на краю гибели невидимая рука. В том, что им действительно грозила смерть, я, учитывая состояние судна, нисколько не сомневаюсь. У тех несчастных, которые суетились возле шлюпки, действительно были основания сойти с ума от страха. Честно говоря, будь я сам тогда на борту «Патны», я не поставил бы и фальшивого фартинга на то, что она продержится дольше секунды. Но она держалась! Этим паломникам суждено было окончить свой горький путь как-то иначе. Казалось, то Всесилие, чьей милости они себя вверили, пока еще нуждалось в них как в скромных земных свидетелях своего существования, и потому, глянув вниз, оно сделало океану знак: «Не убий!» Я, вероятно, усмотрел бы в спасении этих людей что-то чудесное и пророческое, если бы не знал, каким крепким и выносливым бывает старое железо. Иногда оно не уступает людям, которых мы изредка встречаем, – тем, кто, изношенный как тень, продолжает принимать на себя тяжесть жизни. Что, на мой взгляд, действительно загадочно, так это поведение двух рулевых. Они были в разношерстной кучке азиатов, привезенных из Адена для дачи показаний на суде. Один из них оказался совсем молодым парнем, с трудом преодолевавшим крайнее смущение. Благодаря гладкости и живости желтого лица,
