на ногу. Они лебезили перед мадам Николь, расхваливали ее на все лады и требовали, чтобы она строже спрашивала с учениц. В них без слов говорило жгучее желание подвести своих дочерей к вратам будущего, куда самим им не было ходу; желание видеть в своих дочерях прозрачных, нематериальных созданий, сильфид, чье тело избавлено от дурной крови.
Весь год Клео старательно учила язык классического танца, как другие учатся говорить «без акцента» на иностранном языке, не имея практики. Она пыталась перенять утонченность и высокомерный взгляд тех, кого мадам Николь приводила им в пример высшей элегантности, – княгинь, герцогинь. Ей это плохо удавалось.
В конце года мадам Николь порекомендовала ей заняться чем-нибудь другим. Может быть, гимнастикой? Физических сил Клео хватало, даже с избытком. Но вот грации…
Клео вернулась к тоске субботнего телевизора. Там она и увидела их в первый раз – невесомых и искрящихся, как блестки на поверхности быстрой речки. Танцовщиков показывали в заставке к «Елисейским Полям» – любимой передаче ее матери.
Пока ведущий Мишель Дрюкер не отправлял их за кулисы – «Громко поаплодируем танцорам, покидающим сцену», – Клео придвигалась к экрану и рассматривала их веселые пируэты, завершавшиеся прыжком, – ничего общего с напыщенным позерством всяких Эжени и Беатрис, верных учениц мадам Николь. Ей тоже хотелось этому научиться.
На первом же занятии в студии джаз-модерна при молодежном Доме культуры Фонтенэ Стан тряхнул ее, схватил в охапку и перевернул. Он вел речь про бедра. Таз. Живот. Диафрагму. Мускулатуру. Одетый в спортивные штаны и черную майку, открывавшую ключицы, он хвалил учеников за удачный аншенман[1].
Через десять минут окно в зале запотевало, а стены покрывались мелкими созвездиями капель влаги; атмосфера сгущалась под басы ремиксов Грэндмастера Флэша или Айрин Кары.
В отражении, которое Клео, выполнив серию па шассе, степ-тачей и спин-поворотов, ловила в зеркале, – пунцовые щеки, прилипшая ко лбу челка, – не было ничего от герцогини. Девушка в зеркале всего за несколько недель приобрела гибкость, неведомую прямым как жердь заносчивым ученицам мадам Николь, привыкшим при ее приближении втягивать животы и поджимать ягодицы.
Вечером время, которое Клео проводила у себя в комнате с наушниками от плеера на голове, дробилось на восемь тактов. Отжимания от стены: и пять, и шесть, и семь, и восемь. Упражнения для пресса: и раз, и два, и три, и четыре. Упражнения на равновесие: и семь, и восемь.
Уроки Стана представляли собой смесь мессы, праздника и сосредоточенности. AGAIN![2] Стан требовал бесконечных повторений. От боли в боку у Клео перехватывало дух, но боль была горной тропой, ведущей к вершине. Зато, стоит дойти до конца, испытаешь облегчение.
Клео повторяла все, что показывал Стан, отрабатывала каждое движение, пока оно не впечатается в мышечную ткань, которая представлялась
Еще раз!
