тень, и на округлом толстощеком лице Лакле уверенное и вызывающее ужас выражение сменилось изумлением. Затем конечности его стали конвульсивно дергаться, он в судорогах повалился на пол, кожа покрылась волдырями и слезла… Итин стоял, вытаращившись на эту ужасную картину, не в силах ни отвернуться, ни пошевелиться.
Когда все закончилось, и изуродованный Лакле замер на полу, Итина затрясло, и он ринулся в туалетную комнату – опорожнить желудок.
Эрси Диштой
И вновь захудалая деревенька на его пути. Вновь забитые люди. Вновь неизлечимый больной. И вновь он исцелил… Теперь Дар не мог заставить Эрси исцелить, как заставлял Годже Каха, но сам он становится с каждым днем все более и более (до противного!) милосердным, за что злится на себя. Так он и правда превратится в проклятого Астри Масэнэсса и будет бродить остаток своей жизни по забытым всеми деревням, бескорыстно помогая простым людям.
Впрочем, мимо многих и многих больных за это время ему удалось пройти, не выказав себя. Некоторых он все равно не смог бы исцелить – там нужен был Отсекатель, другие не тронули его сердце так, как девочка в этой деревне: маленькая больная Мали и ее несчастные родители…
В течение нескольких дней Эрси изо всех сил отворачивался от ее больших синих глаз на обрамленном каштановыми кудряшками лице, прятал глаза он и от ее матери и отца. На этот раз Эрси не жил в доме, где был больной, а встретился с немногочисленным семейством Байлов, когда надумал приобрести себе новую куртку. Ночи были еще холодными, да и утром без куртки зябко, а его старая порвалась в нескольких местах и имела такой вид, что в ней его принимали не за путешествующего учителя (как он теперь представлялся), а за нищего воришку, ищущего, где бы поживиться. Не мешало прикупить и еще одну пару сапог. Одж Байл – отец семейства был сапожником, а жена его шила лучше и быстрее многих столичных портных. Вот к ним его и отправили жители Верхних Долов.
Девочку Мали, лежащую на кровати, он впервые увидел, когда Кайха Байл снимала с него мерки. Мали не носилась по улице вместе с другими детьми – это бы ее убило, как пояснила мать. Зато девчушка могла петь, а музыка и пение всегда находили самую короткую дорожку к сердцу когда-то Годже Каха, а теперь Эрси Диштоя. Голос ее звучал так жалобно, когда она исполняла известную всем балладу о безвременной кончине Масэнэсса, что законченный циник Эрси едва не расплакался.
За время пребывания в Верхних Долах он приходил в этот дом еще пару раз: чтобы выбрать кожу для сапог и примерить почти законченную куртку. И каждый раз Мали пела, а Эрси кусал себе губы от досады, борясь со своим желанием ей помочь. И пение победило. Забрав законченные сапоги и куртку и отсчитав Байлам два огонька и семнадцать искр, Эрси решился.
Такая слава, как в Больших Лугах, ему не нужна. Он едва оттуда вырвался. Староста, Бини и его мамаша, и еще человек двести жителей уговаривали его остаться, а когда поняли, что это бесполезно, рвались организовать ему триумфальный эскорт. Эрси
