детей, и имела или сделала вид, что имела их от мужа. Надо сознаться, что меры, придуманные канцлером, тут ни при чем.
Как ни велики способности и заслуги канцлера, он в данном случае не выказал особой мудрости. Может быть, он лучше умел управлять большой империей, чем жизнью юной супружеской четы. Выбор воспитательницы, призванной заменить собой мадемуазель Кардель, неудачен. Эта честь выпала на долю Марии Семеновны Чоглоковой; ей всего двадцать четыре года; она красива, добродетельна, любила мужа и имела детей, что, вероятно, вызвало доверие к ней императрицы и ее канцлера. Надлежало, чтобы великокняжеская чета имела всегда перед глазами назидательный пример добродетельных и любящих супругов. Увы, пример этот не привел к добру! Чоглокова добродетельна, но неопытна. Екатерина ее невзлюбила, и она не сумела ни заставить уважать себя, ни установить действительный надзор за великой княгиней. Не было ничего легче, как ее провести, и Екатерина с приближенными стала с увлечением предаваться запрещенным удовольствиям и отыскивать поводы к ним. Муж Марии Семеновны находился в Вене, когда его жена была назначена на свой пост. Вернувшись в Петербург, он без памяти влюбился в одну из фрейлин великой княгини, Марию Кошелеву. Будучи влюблен, он вдвойне ослеп и старался затуманить глаза и жене. Вследствие этого граф Кирилл Разумовский, брат фаворита императрицы, имел возможность ухаживать за великой княгиней если и не слишком смело, то, во всяком случае, весьма упорно. Несколько месяцев спустя дела пошли еще хуже. Муж воспитательницы, изменив фрейлине, воспылал страстью к той, за которой его жена была обязана следить. Великий князь, со своей стороны, ухаживал за всеми фрейлинами, и, таким образом, исполнение задачи Чоглоковой встретило еще большие затруднения.
Мысль обходиться с замужней женщиной и русской великой княгиней как с маленькой девочкой сама по себе несчастна, что и доказали последующие события. Екатерине строго запретили переписываться с кем бы то ни было, даже с отцом и матерью. Она должна ограничиваться подписыванием писем, составляемых для нее в Иностранной коллегии, то есть в секретариате Бестужева. Это равносильно приглашению Екатерины вести тайную переписку, столь часто практикуемую в то время. Она не преминула последовать приглашению.
В это же самое время в Петербург приехал кавалер Мальтийского ордена итальянец Сакромозо. В России уже давно не появлялось мальтийских кавалеров. Его очень чествовали; он приглашался на все празднества и приемы, как официальные, так и интимные. Однажды, целуя руку великой княгини, он сунул ей записку. «От вашей матери», – пробормотал он чуть слышно. Вместе с тем он сообщил ей, что музыкант великокняжеского оркестра, его соотечественник Ололио, возьмется передать ему ответ. Екатерина быстро спрятала записку в перчатку. Ей, вероятно, не впервые приходилось это делать. Сакромозо, впрочем, не обманул ее: письмо было действительно от матери. Написав ответ, она впервые стала прилежнее следить за концертами своего мужа. Музыку она не любила. Указанное ей
