оказался героем. Или глупцом.
Дуайт скрипнул зубами.
– Так сколько здесь еще этих шлюх?
– Три… или две, – буркнул Дуайт, – не больше.
Командор кивнул. И двинулся к до сих пор незаметной дверке в нефе. На ходу он извлек из своей чудо-сумки фонарик, и тут же прикрутил его к «проповеднику». Дуайт с Моррисом переглянулись, и сделали то же самое. И уже перед спуском вниз, следуя примеру, натянули маски.
Неприятности начались на трех последних ступеньках. Неприятности начались с легкого мелодичного перелива из темноты подвала. Дуайт в музыке разбирался также, как в галантном ухаживании за дамами. То есть никак. Но инструмент узнал, слышал недавно. Флейта.
Командор, ступавший твердо и уверенно, как самый настоящий вожак буйволов, оступился. С хрустом ударился о дерево, и поехал вниз. Дуайт, дернувшийся к нему, кубарем полетел следом. Ступени скользили, сплошь залитые маслом. Дуайт перелетел через священника, успел заметить приближающийся пол и все. Удар, боль, вспышка, темнота.
– … а ты так долго, не стыдно тебе?
Голос шел откуда-то сбоку. Дуайт не торопился шевелиться, не ощущая рук с ногами. И дело было не в том, что их связали. Он их просто не чувствовал. Раз, и нет ног, два, и рук тоже нет. Так а зачем тогда шевелить сразу шеей и головой, если можешь? Когда ты лежишь на холодном полу подвала опоганенного храма?
– Молчишь, старый дурак? – Голос оказался странным. Хрипловатый, тягучий, странно ставящий ударение. – Чертов святоша… Палец хоть вернулся.
С другой стороны раздался слабый шелест. Шир-ших, шир-ших, как будто кто-то тихо шел к Дуайту, чуть подволакивая ногу. Сбоку захрипел Моррис. Почему именно Моррис? Потому как стоило меньше курить темных мексиканских los cigaros, и кашлять каждый раз при глубоком вдохе. Его кашель Дуайт уже начал узнавать издалека.
– Можешь молчать… я все равно заставлю тебя кричать. Видишь, один из крутых парней уже пришел в себя. Не тот, что кашляет, а второй, с мордой в картинках. Эй, дурачок, не притворяйся.
Дуайт скрипнул зубами и поднял голову. Шея хрустнула, недовольно заныла напрягающимися мышцами. Да, сбоку шла одна из монахинь. Если можно так сказать по поводу «шла».
Она осталась человеком. Обычной, измученной и запуганной женщиной. Из одежды на ней болталась оборванная сорочка, изгвазданная кровью. Волос на голове практически не оказалось, спаленных огнем вместе с частью лица. Глаза блестели, окруженные темными кругами. А ее левая нога… она и делала этот «шир-ших», зажатая досками. Древесина, заляпанная густыми, подсохшими малиновыми пятнами, блестела в голубоватом свете газовых рожков на стенах.
Дуайт сплюнул и повернулся к Голосу.
Индеец усмехнулся ему, выпятив крупные крепкие зубы. Глаза Синего Волка отливали безумием и серебром. Его собственная моко, затейливо сплетенная по щекам, шевелилась и шипела клубком змей. Перед ним, неподвижно, сидел на корточках командор. Темнота за спиной индейца шевелилась, оборачиваясь
