типусом был в оркестре «Республики» и барабанщик, ударник, как принято говорить, Мизиано Обезьяна. Кличку ему такую дали, не успев даже узнать его настоящее имя. Уж очень был похож он на ударника, приезжавшего из Москвы джаза Кадомцева с певцом Мизиано, певшим в темных очках.
Однако далеко же завели нас школьный математик Виктор Зеликович Голод, его аккордеон и наш Ким Левин, Рыжий, его халтуры в минских кабаках 50-х, когда директор школы Крюк не знал об этом.
И чтоб покончить со всем этим, еще несколько слов.
Сперва о Киме. Если бы был какой-нибудь, к примеру, Волшебный Фонарь Будущего, то, включив его, можно было бы увидеть: вечерний шум летнего Минска у входа в парк имени Горького возле площади Победы, сидишь, возраст уже требует отдыха, вдруг Ким, все тот же и совсем другой одновременно, сегодняшний, уже почти не рыжий, а седой, Ким из какой-то давней-давней, уже не реальной жизни; оставив своих спутников, спокойно улыбаясь, он сообщает новость о Ляве, своем брате:
– А Лявы уже нету, знаешь? В Чикаго у себя, где-то за городом, ночью все ехал, ехал, вдруг дал по тормозам, вылез, пошел за сигаретами через дорогу и сбит был насмерть… тут бы он был живой, тут бы он никогда не имел машины.
Что же касается нашего школьного Зелика, математика Голода, то… Короче говоря, тоже уже совсем другая жизнь, пасмурный день, сентябрь, и середина 90-х, возле Академкниги, угол проспекта, уже не вспомнить какого, так часто это меняется, и улицы Сурганова.
Зелик уже не краснощекий, но, в общем, еще ничего себе, как говорится:
– О-о! Здрасьте, здрасьте! Рад вас видеть, очень-очень рад! Знаете что, я вас читаю, да. Читаю вас в «Дружбе народов», думал вы там, в Москве…
А ведь когда-то, в жизни еще той, в 50-х…
…От танка возле Дома офицеров, вниз: весна и солнце предвечернее, конец апреля, он, Голод, в сером макинтоше габардиновом, дымок от папиросы; и женщина, она в красном пальто, красивая рыжая грива густых волос, улыбки, смех обоих и молодость, и любовь, и свобода. Щетина парка еще только в пыльце зеленой; и быстрое шагание обоих от синего фанерного шалмана, павильона с ситро и мороженым, согласное шагание к деревянному мосту, под ним река, за ней весь парк, голый еще, но уже близок вечер, мягкий полумрак…
Да, так и было. И, может, Зелик был в костюме, который ученик Смолевич ему забрызгал чернилами из своей авторучки: у Зелика тогда аж шея побагровела. А вот Смолевич побледнел от страха.
Ребята, которых мы зовем спартаковцами, играют в баскетбол, зимой в залах, в Доме офицеров, например, а летом на площадке возле Свислочи в парке имени Горького. Они играют в красных майках с белыми номерами на спинах и в белых трусах, во всегдашних спортивных цветах Спартака.
Лучшими у них считаются Слава Цагойко, Артур Пятин, Витя Рудольф и Володя Овчинников, Овчина.
Но даже и не это как-то притягивает в них, не сама их игра, броски и попадания в кольцо и связанную из белых веревок
