начальник? Какой морг? Пока донесешь его, отморозишь все что можно. Да и не справлюсь я один. Он вон здоровый какой. А я старый больной человек. Мне по инвалидности уже амнистия положена.
– Ты что предлагаешь, здесь его оставить?
– До утра, начальник. Возле дверьки положим в холодке. Что с ним за ночь-то станет? Не убегит ведь.
Трибунов вернулся на место и злобно процедил:
– В печенках уже сидите, филоны блатные.
Америка растянул губы в щербатой ухмылке. Утром дежурить будет уже кто-то другой. Он склонился над мертвецом и начал шарить у того по карманам. Не найдя ничего ценного, глянул в сторону своих и коротко свистнул. К нему подбежали двое шестерок и, подняв покойника за руки и ноги, отнесли к воротам. Митя на мгновение всмотрелся в его лицо, худое и осунувшееся, смутно знакомое. За свой короткий срок он еще не успел завести близких знакомств, да и не особо к этому стремился. Трибунов, блатные, остальные заключенные, даже солдаты и офицеры из конвоя – их лица были разные и одинаковые одновременно, слившиеся в один общий лик. Дети серой однообразной массы в ватниках и полушубках, отличимые друг от друга только неуловимыми, полустертыми чертами.
Митя начал клевать носом, глаза слипались. Очень не хотелось отходить от теплой печки, но он заставил себя подняться и забраться на жесткие нары верхнего яруса. Перед тем как провалиться в сон, он еще раз мельком глянул на распростертое возле входа тело. Утром мертвеца отнесут в морг при лагерном лазарете. Там его разденут, старый доктор, тоже из заключенных, выпишет свидетельство о смерти, а труп оставят на холодном полу. Зимой окрестная земля промерзала насквозь, становилась твердой как камень. Мертвецов просто складывали в морге, а после прихода тепла хоронили в общих могилах. Прошлым летом Митя видел эти похороны. Лето в тундре длилось несколько недель, верхний слой почвы оттаивал совсем чуть-чуть. Могилы выдалбливали ломами и кирками. Из разрытых ям веяло ледяным холодом. Бывал Митя и в морге. Закоченевшие голые трупы лежали друг на друге, как деревянные чурки. В уродливой куче, которая щетинилась почерневшими конечностями. С этими воспоминаниями Митя заснул. Снов не было, только сплошная чернота, бездонная и холодная, как все вокруг.
Он проснулся в кромешной тьме. Пробуждение всегда было трагедией. Оно означало холод, лай собак, крики конвойных, построение и новый бесконечно тяжелый день. Но сейчас Митя проснулся задолго до подъема. От холода. На секунду ему показалось, что у него нет рук и ног. Митя их не чувствовал. Его трясло. Он попробовал пошевелиться. Задубевший ватник тихо хрустел от каждого движения. Жесткие деревянные нары были покрыты толстым слоем инея. Во сне с Мити сползла шапка, он приподнял голову и тихо зашипел от боли: клок волос вместе с лоскутом кожи остался на лежаке. Митя сел и начал растирать закоченевшие руки, дышал на них, дрожа от холода. В кончиках пальцев появились иголки боли, которая стала нарастать, вместе с теплом расползаясь по телу. Он шевелил пальцами ног, но совершенно не чувствовал их.
Митя почему-то решил, что холод наступил
