прошептал Рабухин, перегнувшись через жену в сторону Тимофея.
– Да не так чтобы уж очень, – улыбнулся в ответ Чумаков.
– Однако билеты получили по первому классу.
Тимофей снова улыбнулся, но ничего не сказал. Погас свет. Освещённой оставалась только сцена. В зале стояла тишина. Вся тяжёлая фигура Рихтера словно окаменела, будто он собирался с силами для прыжка, и вдруг, высоко подняв руки, он слегка пошевелил пальцами, будто готовясь обрушить мощный удар по клавишам, удар, из которого возникнет мажорная громовая музыка. Но ничего такого не случилось, пальцы мягко легли на клавиши, и по залу, уносясь вдаль и ввысь, поплыла грустная мелодия Шопена. Этот вечер был посвящён Шопену. Рихтер играл великолепно. Конечно, критики завтра напишут много лестного, разберут весь концерт по косточкам, по нотам, но для наших друзей не было целью искать и подбирать хвалебные эпитеты, они обменивались впечатлениями, и этого «великолепно!» было вполне достаточно для великого искусства, которое демонстрировал Святослав Рихтер из концерта в концерт. Это было и наслаждение, и грусть, и тревога, и предчувствие близости конца. Пусть музыковеды упражняются в оценке великого дарования, те же, кто сегодня присутствовал в зале консерватории, были заворожены игрой великого мастера, и для них эта невероятная техника маэстро и гений композитора слились в одно замечательное явление, вызывающее слёзы радости чувство, называемое чудом. Растроганная, чувствительная к музыке Маша плакала. Это не нравилось Александру Ефимовичу, он хмурился, сомневался: не напрасно ли позволил Маше поехать в концерт. В антракте они молча прогуливались в фойе, как это было принято, ходили по кругу. Говорить сейчас не хотелось, впечатление от услышанного было столь большого накала, что требовалось время, чтобы волнения души улеглись.
– Давай поднимемся во второй амфитеатр, – предложила Маша.
– Нет, Машенька, там трудная лестница, тебе этого нельзя.
– Но я никогда не была в амфитеатре. Так хочется увидеть зал сверху.
– Ну что с тобой сделаешь? Пойдём. Только не спеши.
Но удержать Машу было невозможно, она почти бегом поднималась по лестнице, но уже на полпути к первому амфитеатру задохнулась, упала грудью на перила, тяжело хватая ртом воздух.
– Вот видишь. Я же тебе говорил.
– Ничего. Сейчас отдышусь, и всё пройдёт.
– И будем спускаться вниз.
– Нет. Мы дойдём до самого верха. Когда ещё я сюда попаду?
Понемногу Маша пришла в себя, и они продолжили подниматься по лестнице. А когда добрались до второго амфитеатра, прозвенел первый звонок. Маша, подойдя к барьеру, смотрела вниз, на портреты великих музыкантов, написанные на стенах слева и справа.
– Давай не будем спускаться. Будем слушать здесь.
– Можно и здесь. Места свободные есть. Только, боюсь, не увидев нас, Светик расстроится.
– А мы потом извинимся. И почему ты называешь его Светиком?
– Так Рихтера называют только самые близкие.
В первом, коротком,
