style="font-size:15px;"> – Ну чего ты так долго копаешься? – капризно спросил Виктор Львович. – Смерти моей хочешь? Садись сюда и разливай скорей.
Я сел и разлил. Мы приняли по одной. Не люблю элитную водку, но «Astafyeff» – все-таки лучшее из зол. Сивухи в ней не больше, чем в раскрученных «Smirnoff» и «Nemiroff», а по цене она дешевле вдвое. Кто ее купит задорого, без имиджа-то? В качестве зонтичного брэнда производители имели глупость взять сибирского валенка-писателя. Думали по привычке, что мы – самые читающие. Три ха-ха. У нас и дешевенькую бормотушку «Murakami» бедным студентам трудно впарить: нашла мура на камень.
После первой рюмки старик немного посвежел. Он наполовину вылез из-под простыни и почти обычным голосом стал расспрашивать меня про Тиму Погодина. Услышав о лечебной голодовке, Серебряный зааплодировал, высосал еще рюмку и принялся с наслаждением нести по кочкам свою бывшую креатуру Сеню Крысолова – номинального лидера «Любимой страны». Не за то доставалось Сене, что он начал превращать партию в КПСС, а за то, что начал, балбес, не с того конца. С побрякушек, «корочек», отчетно-перевыборных собраний и всей сопутствующей дури. Ну как если бы кремлевские эскулапы, вздумав продлить земную жизнь Брежневу, пересадили бы его мозги в тело примерно такой же развалины, вроде Черненко.
Не скрою, мне приятен любой камень в огородик главаря «Любимой страны». Несмотря на полновесные тридцать два, я все еще выгляжу пацаном. Сеня старше меня на каких-то четыре года, но уже имеет внешность типичного белого генерала из фильмов про гражданскую войну: усы, выправка, стать, благородная седина… и всем этим богатством природа по ошибке одарила существо с пассионарностью медвежонка-коалы. В отличие от гаммельнского братца наш Крысолов не мог бы увести массы даже в пивную.
Любопытно, думал я, автоматически кивая старику после каждой фразы, болтовня про Сеню – то самое «срочное важное дело», которое он хотел обсудить со мной на смертном одре? Тогда я покайфую еще минут десять-двенадцать, затем пожелаю хозяину крепкого здоровья и вежливо отчалю. Обо всех пригорках и ручейках «Любимой страны» я-то уж знаю не хуже, чем он…
Недооценил я Серебряного. Даже отставной, больной и поддатый, он не утратил до конца своей обычной проницательности. Секунд за десять до того, как я уже был готов подняться и откланяться, Виктор Львович резко оборвал собственный треп.
– Шут с ним, с Сенькой, – произнес он. – Не для этого, сам понимаешь, я тебя позвал. Тут дело необычное, тайное… Даже не пойму, как лучше рассказать, чтобы ты поверил. Налей-ка еще рюмашку. Доверху, не бойсь, поздно мне спиваться… Ну, будем.
Серебряный опрокинул в себя водку, вместо закуски глубоко втянул сигаретный дым, закашлялся. Я чуть отпил из своей рюмки и ждал, заинтригованный. С ума сойти, у него в лексиконе сохранилось слово «тайна»! Процесс воспитания Ивана Щебнева старый циник строил как раз на том, что с ухмылкой сатира разоблачал любую местную магию, растирал в мелкую труху любые тайны, загадки,
