не давала разыграться суровая российская действительность, в коей дядя Гиляй был хотя и не пешкой, но уж точно не ферзём! Церковь, власти… да и супруга, Царствие ей Небесное, удерживала мужа на земле.
Здесь, в Дурбане, первое время якорем служила болезнь Нади, но как только она уверенно пошла на поправку, рецидивы звёздной болезни стали приключаться с Владимиром Алексеевичем всё чаще. В принципе, ничего страшного, далеко его "болезнь" не заходит, и наткнувшись на колючую действительность, эго бывшего опекуна сдувается до приемлемых размеров.
Вот только одно дело – эго обычного, хотя и именитого репортёра, и совсем другое – городского головы в преддверии войны! В таком разе невнимание к мелочам и ощущение непогрешимости могут аукнуться слишком многим.
… ну а приглядевшись, я понял, что звёздная болезнь охватила многих из нас.
Мишке хватило всего одного памятного разговора, а ради прочих пришлось разрабатывать психологические этюды по маканию мордой в грязь.
Несложно, на самом-то деле… Стыдно поступать так с друзьями, но именно что сделать – не сложно.
Сперва – подать важную информацию максимально докучливым, неуместным и занудным образом. Но не усердствуя в этом, а выводя всё так, будто это собеседник не желает тебя слушать, и главное – чтобы собеседник сам был в этом уверен!
Например – начать разговор, когда человек пришёл с делового ужина, нафаршированный едой, алкоголем и важной информацией так, что в его голову не впихнётся вообще ничего. Или напротив – пребывая в настроении легкомысленном и игривом. Предвкушающем.
А тут я… жужжу. И слова подбираю так, чтобы внешне – всё правильно, а в голове они ну ничуточку не укладывались!
Жестоко по отношению к друзьям? Да! Вот только если Мишке хватило разговора, то с остальными – зась! Время, время и ещё раз время… которого нет ни у меня, ни у них, да ещё – без гарантий.
Потому и решил преподать жестокий, но действенный урок, акцентируя их внимание на важной теме – до болезненности.
– … пан Щенсны может объяснить… – маканье продолжается, но без формальной издёвки. Я не просто тыкаю его носом, а заставляю вспоминать – как и о чём он думал, совершая ту или иную ошибку. А переход на формально-отстранённую беседу – как бонус к гадотности беседы. Навсегда запомнят!
Бляйшман с Гиляровским, заранее обвиснув мордами и характерами, вникают. Крякают изредка, сочувствуя молодому шляхтичу, сопят… но помалкивают.
Основательно растоптав самолюбие Дзержинского, переключился на дядю Фиму…
– И шо ви можите мине сказать за такую глупость? – осведомляюсь у него, – Я понимаю за хуцпу, как часть национального характера, но это…
Выразительно трясу картой.
– … если бы я не знал тибе, то подумал бы не за умного человека, а за мишигина[41]!
Закончив разнос, помолчал немного, слушая обиженное сопенье.
– Поняли
Мишигин – придурок (идиш).
