и экзистенциальные темы. Отношение Беньямина к Брехту оставалось неизменным. Описывая свой первый год в эмиграции, он без обиняков (и вновь прибегая к военной терминологии) сообщил в письме, отправленном 20 октября 1933 года в Иерусалим Китти Маркс-Штейншнайдер: «Конечно, я не буду скрывать то, что солидарность с творчеством Брехта является одной из важнейших и сильнейших точек на моей позиции»147. В то же время перед первой поездкой в Данию он заметил: «Как бы дружен я ни был с Брехтом, полная зависимость от него, в которой я окажусь, вызывает у меня опасения»65. Эти опасения Беньямину пришлось преодолеть, так как у него не было выбора. Действительно, невозможно представить его пребывание в Сковсбостранде, не будь там Брехта66. Летом 1936 года, мечтая об отдыхе и покое, хотел отправиться на Ибицу вместо Дании, ожидая от встречи с Брехтом «вдохновения, но не укрепления сил», как он писал Альфреду Кону. Однако «в сложившейся ситуации» он не мог «пренебречь дружбой»67.
Его опасения были небезосновательны, поскольку многие из разговоров между Беньямином и Брехтом можно было назвать «вдохновляющими», лишь подыскивая наиболее мягкое выражение.
Рассказывая в письме Вернеру Крафту о работе над эссе о Кафке в ноябре 1934 года, Беньямин замечает: «Я был поражен тем, как точно Вы догадались, что Брехт возражал против этого проекта, хотя даже Вы не можете представить себе, насколько сильно»148. В пылу спора Брехт обвинил друга в «пропаганде еврейского фашизма» и в усилении неясности творчества Кафки вместо его прояснения149. В конце лета Беньямин огорченно заметил, что «провокационная сторона мышления» Брехта (по его собственным словам) в их разговорах «выходит на первый план намного чаще, чем раньше»150. Летом 1938 года возникли разногласия по поводу Бодлера. Брехт высмеивал предложенную Беньямином концепцию ауры – однако, судя по всему, не стал излагать свои едкие замечания самому автору: «Вот так материалистическое понимание истории! Прямо кошмар!»151. Называя уже после смерти Беньямина тезисы «О понятии истории» «ясными и просто объясняющими сложные вопросы», он не удержался от оговорки «несмотря на всякие метафоры и иудаизмы»152. Так или иначе, даже провокации приносили пользу: летом 1936 года Брехт принял эссе Беньямина «Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости» «не без сопротивления и даже столкновений». Совместное редактирование этой работы привело к увеличению объема текста на четверть. Беньямин говорил, что это было «весьма продуктивным» и привело «к многочисленным знаменательным улучшениям, никак не затронув самой сути эссе»153. В их дискуссиях как разногласия и затруднения, так и обретение взаимопонимания, и совместное решение проблем154.
Неизвестно, когда Беньямин и Брехт виделись или общались в последний раз перед приходом нацистов к власти. Беньямин ещё успел узнать о сроках и обстоятельствах бегства Брехта из Германии68. Позднее контакты поддерживались
Беньямин В. – Шолему Г. Письмо № 830 от 18 янв. 1934 // GB IV. S. 346. Почти то же самое выражение появляется в раннем письме Шолему (письмо № 830 от 30 дек. 1935 // GB IV. S. 327) и в письме Гретель Карплус (письмо № 823 от 30 дек. 1933 // GB IV. S. 324). Уже находясь в Сковсбостранде, Беньямин жаловался, что из-за недостатка средств он «зависел от гостеприимства Б., в той степени, которая однажды может оказаться слишком рискованной» (
Беньямин В. – Шолему Г. Письмо № 978 от 9 авг. 1935 // GB V. S. 136: «Зимние месяцы в глухом уголке Дании, где живет Брехт, будет еще труднее пережить, учитывая, что сам Брехт обычно в это время уезжает то в Англию, то в Россию».
Беньямин В. – Кону А. Письмо № 1056 от 4 июля 1936 // GB V. S. 326. Слова «и в этом мои личные интересы совпадают с общими» относятся к надежде на то, что Брехт мог найти возможность опубликовать его эссе «Произведение искусства» на нем. языке.
Беньямин В. – Шолему Г. Письмо № 771 от 20 марта 1933 // GB IV. S. 170: «Однако, почти все [друзья Беньямина] уже покинули Германию ко времени моего отъезда: Брехт, Кракауэр и Эрнст Блох уехали вовремя – Брехт за день до своего ареста».
