Говоря о Брехте и переменах в своем друге, Шолем нападал на движение в целом – марксистов, коммунистов, антисионистов, укравших у него Беньямина. Ася Лацис, убедившая Беньямина не эмигрировать в Палестину, также принадлежала к той части окружения Беньямина, которая вызывала раздражение Шолема16. Сталинизация, усилившаяся в Советском Союзе после 1933 года, также подпитывала «антимарксистские инстинкты»17 Шолема, пытавшегося перенести их на Беньямина.
В переписке об историческом материализме весной 1931-го Шолем уже укорял Беньямина за работу «в духе диалектического материализма», указывая, что тот «в своих сочинениях с редкой настойчивостью занимается самообманом»49. Брехт представлялся Шолему одним из источников этого помрачения ума, а дружба с ним Беньмина – полной противоположностью дружеским отношениям с Шолемом:
Долгое время у меня были лишь неопределённые предчувствия того, чту теперь мы знаем из жалоб Брехта в его «Рабочем журнале» о «мистике при настрое против мистики» и о вечных «иудаизмах» Беньямина: а именно, то, что меня столь привлекало в мышлении Беньямина и связывало с ним, было как раз тем элементом, который раздражал и должен был раздражать в нём Брехта50.
Что касается политики, Шолем не нашел у Брехта никаких открытых возражений против Сталина, что можно прочесть как косвенное обвинение Брехта в том, что тот был сталинистом18. Хотя Шолем всегда оставался непоколебимым приверженцем творчества Беньямина, он отличался полным отсутствием понимания дружбы Беньямина с Брехтом51.
Беньямин не строил иллюзий по поводу неприязни Шолема к Брехту. В письме Гретель Карплус он жаловался на отсутствие солидарности в своем друге – в ответе Шолема на повествование о своем безнадежном положении он увидел
жалкое замешательство (если не сказать, неискренность), что оставило у меня самое грустное впечатление о сути его личности и о моральном климате страны, где он развивался последние десять лет52.
Сколь глубока была скорбь Беньямина, можно увидеть по следующей далее в письме саркастической шутке, в которой он выдал всё накопившееся в отношении проявленной Шолемом антипатии:
Не будет преувеличением сказать, что он склонен с радостью видеть в моем положении карающую длань Всевышнего, разгневанного моей датской дружбой53.
Первоначально Адорно и Брехта не разделяли такие личные и политические разногласия, как это было в случае отношения Шолема к Брехту. Неприятие Адорно было обусловлено другими причинами, но оба высказывались схоже по сути и форме. В конце двадцатых годов Адорно входил в круг общения Брехта, хотя и не ближний 19. Он называл «выхолощенную простоту» «Трёхгрошовой оперы» «классической», а само произведение «прикладной музыкой»54. В апреле 1930 года Адорно опубликовал в журнале Der Scheinwerfer [Прожектор] понравившееся Беньямину восторженное эссе
«Как-то раз у него был с собой учебник иврита, и он сказал, что учит иврит. И возможно он отправится в Палестину. Его друг Шолем поможет ему там устроиться. Я чуть не онемела от удивления, а потом мы сильно поспорили: путь нормально мыслящей, прогрессивной личности ведет в Москву, а не в Палестину. Я могу утверждать, что Вальтер Беньямин не уехал в Палестину благодаря мне» (
Вернер Крафт высказался так после разговора с Шолемом 26 сент. 1934 г. в Иерусалиме о «большевизме Беньямина» (Zu Walter Benjamins Exil. S. 192).
«Впоследствии я был ошеломлён, когда в Нью-Йорке выяснилось, что, в отличие от Брехта, институтская группа – и, прежде всего, евреи среди них, а их было подавляющее большинство – за редким исключением состояла из страстных антисталинистов» (
Как вспоминал Эрнст Блох: «У Беньямина была наилучшая репутация в нашем узком кругу друзей, куда также входили Адорно, Кракауэр, Вайль, Брехт, я сам и еще несколько человек» (Über Walter Benjamin. S. 22).
