исторические картины (руками показывает огромные размеры картин): «Боярыня Морозова», с двумя перстами, фанатичка… там рубят этих стрельцов, Меньшиков. А есть одна линия у Сурикова, объединяющая все эти картины. Внутри этих картин всегда есть наблюдатель исторического действия. В «Стрельцах» – это послы, которые стоят под лошадью Петра. Вот так вот они стоят (изображает позу стрельцов, подпирает рукой подбородок). Пётр полон гнева, а они вот так вот стоят, смотрят на разворачивающуюся трагедию, плачущих баб. В «Боярыне Морозовой» около юродивого стоит странник с палкой, который тоже созерцает картину, очень непростую, потому что, с одной стороны, издеваются попики над ней, с другой – сочувствующие. Это такое коловращение человеческих ценностей. Он стоит и наблюдает. Меньшиков – временщик и всё… задумался, когда читает его сын Библию. В последней картине Сурикова Степан Разин сидит в лодке и думает. Поэтому он не простой этот автор, большой художник! Вот эти самосозерцание, осмысление, рефлексия характерны для русской культуры – и в литературе, и даже в искусстве. Замечательным французским художникам и в голову не приходит заниматься самоедством. Знаешь, как некоторые собаки крутятся за своим хвостом, хотят ухватить свой хвост? Вот этим французы не занимаются, они очень цельные.
Юрий Злотников (справа) и неизвестный. Нач. 1960-х
Свобода. ХХ съезд
Я шёл по Тверской, по улице Горького, толпа бежала к Дому Союзов. Я шёл от Трубной туда, и это был какой-то повальный ужас. Человек, который держал всю страну, – такой мистический ужас – вдруг его не стало. И одновременно было ощущение свободы и ощущение, что что-то должно перевернуться в истории России, в истории этой страны. Это было такое вот ощущение, что стабильность кончилась, будет что-то…
А ХХ съезд, я помню, – это была выставка в Академии художеств Сарьяна54. Сарьян был единственный художник в то время, который сохранял… говорилось: «национальное по форме, социалистическое по содержанию». Но он, благодаря «национальное по форме», сохранял своё лицо, и это очень резко отличало его ото всего этого соцреализма. Помню, на 2-м амфитеатре, когда поднимаешься в консерватории наверх, была картина «Армения», большая картина Сарьяна. Я слушал там, на самой верхотуре, смотрел на эту картину – это была отдушина. Ну не похож… он не входил в арсенал соцреализма. Он был своеобразный художник.
Желание правды
Вообще, должен сказать, вот эта полуправда, которая шла из приёмников на протяжении всей моей жизни, заставляла в сознании кучковаться… желание правды, желание настоящей правды. Поэтому русская литература, Салтыков-Щедрин с Иудушкой Головлёвым и «Пошехония», Чехов, Достоевский, Толстой – всё время было брожение, всё время было какое-то выявление внутренних эмоций наружу. И интересно, когда Тургенев приехал с Виардо в Париж, то такие писатели, как Флобер, Мопассан, Золя, они воспринимали не очень интересно Тургенева, но он был провозвестник таких гигантов, как Достоевский
