коллекция, с которой он отправляется на Капри. Там он оставался с апреля – мая до октября 1924 года.
За это время он около двадцати раз посещал окрестности Неаполя, часто в компании Зон-Ретеля, который хорошо знал Неаполь и владел итальянским языком. В письмах к своему другу Гершому Шолему Беньямин ведёт «Каприйскую хронику»18. Он ощущает «силы, которые… так и приливают ко мне на этой земле»19, они помогают ему в написании книги «Происхождение немецкой барочной драмы», над которой он тогда работал. Но главным событием на Капри стало для него знакомство с Асей Лацис. Этой «латышской большевичке из Риги»20, «выдающейся коммунистке»21 он посвящает свою «Улицу с односторонним движением», вместе с ней пишет эссе «Неаполь». Такие яркие детали, как pranzo caprese и Mailbeer-Ome/ette, описание встречи с дочерью Аси Лацис Дагой в «Улице с односторонним движением» и воспоминание о каприйских виноградниках в «Берлинском детстве», – всё это наглядно рисует пейзажи, дома и людей той поры. В «Умолчании»22, сновидческом описании путешествия в Позитано, речь о другой стороне, о границе, окружающей последнюю тайну.
Неаполитанский залив. Нач. XX в.
Блох, который для Беньямина был желанным другом, принесённым в числе прочих туристов «мутной немецкой волной»23, а для Зон-Ретеля – старым знакомым, приехал на Капри в середине сентября 1924 года и поздней осенью отбыл в Северную Африку. «Потом, после пребывания в столь приятной южно-итальянской местности, у нас начался полугодовалый период истинного симбиоза в Париже»24, – писал позднее Блох о своих отношениях с Беньямином в то время.
Совместная – и последняя – поездка Адорно и Кракау-эра на юг состоялась после долгих неурядиц. Наконец Адорно телеграфировал: «БУДУ ГЕНУЕ МИРАМАРЕ СРЕДУ ВЕЧЕРОМ – ТЕДДИ»25. После встречи с Беньямином в Неаполе друзья продолжили путь на Капри и в Позитано. Здесь Зон-Ретель познакомился с Адорно и Кракауэром и впервые узнал об Институте социальных исследований, основанном в 1924 году во Франции.
Адорно в своей миниатюре «Рыбак Спадаро» описывает каприйца в красной шапке, ветхой накидке, с окладистой бородой, который дружески болтал с Лениным26.
Кракауэру Позитано не особенно приглянулся. Поросшие кустарником руины, как бы возвратившиеся в лоно природы, виделись ему «отвратительным конгломератом»: «Ужас не покидает цивилизованный рассудок», а «осыпающиеся проломы так и втягивают в себя <…>. Каким-то колдовством веет от этого места»27, олицетворяющего «Швабинг и Аскону» для «молодых бонвиванов обоих полов»28.
Всяческие «призраки, богема, люди разной степени неопределённости»29, «показушные вертопрахи», «изгои», «конченые личности» и «ожившие мертвецы»30 – все эти персонажи в его глазах выглядели как победители, отхватившие какой-то приз.
Такие деревни, как Позитано, или города, как Неаполь, досконально исследованные кошками и почтальонами,
