style="font-size:15px;"> – Здорово, Уткинс! Птица твоя больше не прилетала? А кого ты в этот раз приволок?
Папаша Уткинс поспешил объяснить.
– Это Брю Квакл, только он уже умер. А птица – его.
– Вот так встреча! – Рыжий Эрл изумился ещё больше. – Да это же хойбилонский паромщик! Как там на том свете, хоть поспать-то дают?
– Кхе! – кашлянул Брю, и из его рта вылетело маленькое облачко. – Это смотря где… Я там одного ростовщика встретил, едят его рыбы. На нём уже триста лет воду возят. Так он последний раз спал, когда помирал. Грехи не дают, искупи их камбала. А другим воля – спи не хочу, да только от безделья сбрендить можно. Одно слово, тот ещё свет!
– Да… – протянул пожилой стражник, – невесёлая перспектива.
Вдруг захлопали крылья, и с криком "Суши весла!" под ноги Уткинсу шлёпнулся Брюгай.
– Никак не привыкнет. Хотел опять мне на плечо сесть, забодай его кальмар, – хихикнул Брю.
– Катастр-р-рофа! – подтвердил попугай и принялся за свои перья.
– Мы того-этого… – начал папаша Уткинс.
Рыжий Эрл усмехнулся.
– Вот и мне сдаётся, чтобы бродить по ночам с говорящей птицей и привидением, нужны веские причины. Пошли ко мне. А вы, – он посмотрел на высунувшихся стражников, – никого не видели. Ясно?
Но пограничникам можно было и не говорить. Хоть и изумлённые увиденным до крайности, они знали цену молчанию.
Вкратце обрисовав ситуацию, загробный Брю почти ничего не рассказал об Олли и приключениях его команды. Зато поведал то, о чём не успел рассказать папаше Уткинсу.
Брю и Брюгай подлетели к Верченой уже в сумерках. Чтобы покойный не отсвечивал в темноте, попугаю пришлось его проглотить. Желудок летящей птицы – не самое уютное место на свете, поэтому, когда паромщик покинул своё убежище, ему показалось, что затхлый болотистый воздух пьянит его. Хотя он, по всем призрачным правилам, не мог этого ощущать.
В стане Зруюка царило оживление. Десятники под присмотром нескольких уклистов раздавали усмариловое мясо. Те, кто набивал своё брюхо, принимались лакать какое-то пойло, шатаясь и горланя на чёрном наречии что-то невообразимое. Это можно было бы назвать праздником, но морки не знают праздников и не в состоянии что-нибудь отмечать. У них такое называется по-другому – предхапосный жор.
Собираясь в серьёзный набег, чёрное племя сжирает и выпивает всё что можно, таким образом справляя по себе поминки. На этот раз обычай "подкармливал" Мазлус Горх, дав орде младшего хана пойла больше, чем нужно, хотя представить окончательно насытившегося морка невозможно.
Ханский шатёр стоял на южном склоне, чуть ниже верхней точки Верченой, а чуть поодаль, врастая тыльной стеной в скалу, возвышался небольшой замок, построенный по всем правилам крепостного сооружения. "Усмариловый, разлюби его минога", – сообразил Брю, в очередной раз выпрыгивая из попугайского желудка и влезая в фонарь идущего
