к Бошу и Мулле. Резко ухудшилась видимость – это полетели через окно газовые гранаты. Толпа дрогнула и потекла со сцены вниз и к выходу. Бош сидел у стены, расставив руки в стороны, словно распятый на кресте.
– Бош! – позвал он. – Бош! Ты живой?!
Бош не отвечал.
Михаил вгляделся. Из подмышек Боша, единственных не защищенных бронежилетом местах, веером торчали заточки. Он был мертв.
Михаил глянул правее. Там, на залитом кровью полу, лежал Мулла. Его достали ломом, который так и торчал откуда-то снизу, между ног. Михаил наклонился, рывком выдернул лом и, заметив боковым зрением неясную тень, инстинктивно пригнулся. Что-то жестко чиркнуло по шлему, он развернулся и наотмашь саданул ломом в газовый туман. Зэк хрюкнул и сел на пол.
Там, у дверей актового зала, еще давилась надрывно кашляющая толпа, и Михаил, отбросив щит, взял лом наперевес и двинулся к ней. Серая масса судорожно подергивалась, но передние застряли в проеме и мешали задним. Михаил выдавил их наружу и погнал «железной розгой» сначала по лестнице вниз, а затем и по тротуару.
Справа и слева уже сомкнули сверкающие на солнце щиты бойцы из батальона ВВ, и зэкам деться было некуда. Они отслаивались от толпы, падали под ударами спецгруппы, пытались отползти, но их тут же окружали солдаты, и бунтовщики быстро становились похожими на сочащуюся свежей кровью отбивную. Михаил гнал их до самого пищеблока, чувствуя, как хрустят под его ударами позвонки и черепа и трещат порванные заостренным концом лома одежда и плоть. Зэки еще пытались укрыться в подсобках при столовой, но и здесь их поджидали.
Последнего зэка Михаил зажал в угол, как мышь на кухне. Тот заметался, но понял, что деваться некуда, повернулся к нему лицом и умоляюще посмотрел в глаза.
Это был совсем мальчишка. Лет восемнадцати. Хотя выглядел он еще моложе. И на кого-то был похож...
– Не надо, дяденька! – хватал он воздух ртом. – Не надо!
Михаил зачем-то придержал удар и вдруг понял, что ему смертельно хочется испытать, как хрустнет эта хилая грудная клетка под его ударом. Он снова занес лом, и пацан затравленно вжался спиной в угол, ожидая смерти.
Далеко сзади устрашающе громыхал щитами спецбатальон, добивая отрезанные от основной массы группы бунтовщиков.
Его дыхание тяжело рвалось из противогаза, и Михаилу стало нестерпимо душно, он взмок и теперь уже хотел только одного: закончить с этим поскорее... Он снова занес лом и... проснулся.
Отец Василий подскочил, сел на кровати и вцепился пальцами в большой серебряный нательный крест.
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!
По лицу катился пот, дыхание было прерывистым, отчаянно разнылся пробитый в тот раз бок. Он огляделся, словно для того, чтобы еще раз убедиться, что с той, прежней, жизнью покончено. Мирно тикали ходики, повернулась на бок и прижалась к его подушке Олюшка, а за окном уже занимался июльский рассвет. Отец Василий тяжело поднялся с кровати и побрел на кухню. Включил свет и глянул на часы: 4.30 утра.
Он взял с расписной дощечки большую алюминиевую кружку, набрал из ведра воды и выглянул в окно на заваленный строительным материалом двор.
«Стройку надо завершать! – покачал он головой. – Нехорошо будет, если доски под снег уйдут!»
Отец Василий отпил из кружки и сел на заляпанный присохшей краской табурет у окна. Этот сон преследовал его уже восемь лет подряд, сначала чаще, потом реже. И каждый раз он метался во сне, судорожно пытаясь проснуться чуть раньше того момента, когда он ЭТО сделает, и вскакивал в поту и смятении.
На самом деле он мальчишку так и не ударил. Старлей окликнул его и тут же направил в пищеблок на помощь второму взводу. Но каждый раз во сне он этого не знал.
Бунт разразился внезапно по какому-то пустяковому поводу, хотя ситуация созревала давно. Начальство било тревогу еще в девяносто втором, когда на зоне прикрыли деревообрабатывающее производство, но стране было не до того. Затем зону подуплотнили, затем на воле начался передел сфер влияния между авторитетами... Вот и нагнеталась обстановка – шаг за шагом, этап за этапом. Понятно, что, когда дела не идут, начальство подналегает на дисциплину, и правильно делает – иначе развал и распад. Так было и в этот раз, но в чем-то зам по режиму просчитался. Результат: трое заживо сваренных в паровых котлах пищеблока стукачей, четырнадцать трупов среди зэков, двое убитых солдатиков и два погибших бойца роты специального назначения, в которой служил сержант-сверхсрочник Михаил Шатунов, ныне отец Василий.
Тогда он был еще далек от понимания своей судьбы.
Карьера строилась неровно, служба протекала с перебоями, но все-таки держалась в едином русле. Сначала два года срочной в Афгане, легкое ранение и орден Красной Звезды. Затем подвернулись «покупатели»
