желобок в конце вагона. Я решила больше не подходить к краю.
Спешить мне было некуда, я в любом случае должна была прийти в спальню поздно, а потому решила остаться здесь ещё на некоторое время.
Теперь виды хоть и были самыми обычными, но с моего места казались незабываемыми. Самым же удачным обзорным «пунктом» мне показался центр поезда: оттуда не было риска сорваться, и дым не преграждал обзор. Из пары вагонов лился свет, оставляя яркие квадратики на земле напротив, потому эти вагоны я решила обойти стороной, чтобы никто не заметил моего здесь нахождения. А вот за пару до них было очень удобное место, даже с двумя «ручками» трубками по бокам, которые позволили мне лечь и опереться на них ногами и макушкой.
Теперь я видела яркие звезды, зачарованные созвездия и тёмные глубины ночного неба. Мне хотелось дотянуться до них рукой, коснуться хоть одной блестящей крошки и забрать себе. Они напоминали мне приятную дорогую ткань, которую я видела лишь единожды – на платье жены нашего местного графа, когда они с её низким пузатым мужем шли смотреть на наш недавно выстроенный мост через реку. Он им не понравился тогда, и они приказали соорудить такой же, но простой. Муж сестры назвал их скрягами и жадными настолько, насколько короток их ум. Он в тот момент показался мне не таким, как сестра – он улыбался и щурил глаза, даже смотря на меня.
На спине заныли шрамы. Какая разница каким был тогда его взгляд, если ничего доброго он мне не принёс? Как и ничего нового.
Отошла от воспоминаний я быстро, всё так же разглядывая небо и сжимаясь от усиливающегося ветра. Или он был таким изначально, а я не чувствовала ничего от переизбытка чувств?
– Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдёшь, я умру.»
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
(Прим.автора: стихотворение Анны Ахматовой «Сжала руки под тёмной вуалью…»)
Мне показалось забавным начать сейчас петь. Я никогда не делала так, не убедившись, что никого нет рядом. Сестра считала это блажью, так же, как практически всё, чем я увлекалась в те моменты, когда на мою голову не оставалось никаких поручений и других занятий. Она называла глупостью каждое моё слово, брошенное ненароком или сказанное с целью.
Всё было губительно сложно. Как сложно было мне осознавать, что я ушла под покровом ночи, словно вор или какой-нибудь зачарованный странник, пробегающий по своим странниковым делам. Я сбегала
