сказал Стуколов, – ты молви только отцу игумну: Яким, дескать, Прохорыч Стуколов с гостями приехал.
– Ладно, ладно, скажу. Привратник ушел и долго не возвращался. Набежавшие к воротам псы так и заливались свирепым лаем внутри монастыря. Тут были слышны и сиплый, глухой лай какого-то старинного стража Красноярской обители, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось в один оглушительный содом, и вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.
– Ну, брат, в этот скит, как в Царство Небесное, сразу не попадешь, – сказал Патап Максимыч паломнику.
– Нельзя в лесах иначе жить, – отвечал Стуколов. – С большой опаской здесь надо жить… потому глушь; верст на десять кругом никакого жилья нет. А недобрых людей немало – как раз пограбят… Старцы же здешние – народ пуганый.
– А что? – спросил Патап Максимыч.
– Мучили их. Забрались одинова разбойники – грабили.
– Как так? – спросил Патап Максимыч.
– Так же, – отвечал паломник. – Пошла слава про монастырь, что богат больно, а богат-от он точно богат, от того самого дела – смекаешь… Вот погоди, сам своими глазами увидишь… Годов десять тому и польстись на Красноярскую обитель неведомо какие злодеи, задумали старцев пограбить… Сговорились с бельцом ихнего же монастыря, тот у привратника ключи украл и впустил ночью разбойников. Человек пятнадцать их было, народ молодой, здоровенный… Которых старцев в кельях заперли, которых по рукам, по ногам перевязали да, этак распорядившись, зачали по-своему хозяйничать… Часовню разбили, образа ободрали, к игумну пришли. Все мышиные норки у него перерыли, а денег два с полтиной только нашли. Принялись за отца Михаила, говорят: подавай деньги… Тот уперся… Никаких, говорит, денег у меня нет, опричь тех, что вы отобрали. Разбойники его пытать – уж чего они над ним не творили: и били-то его всячески, и арапником-то стегали, и подошвы-то на бересте палили, и гвозди-то под ногти забивали… Вытерпел старец – слова не проронил, только молитву читал, как они его мучили. Замертво бросили в чулан, думали, нежив. Но помиловал Бог – отдышался. За келейника игуменовского принялись. Тот, не стерпя мук, может статься, и сказал бы, да, Богу благодаренья, сам не знал, куда игумен деньги запрятал. Так и не покорыстовались… Разыскали после разбойников, сослали…
– Этак, пожалуй, старцы нас и не пустят, подумают, опять разбойники нагрянули, – сказал Патап Максимыч.
– Пустят, как не пустить. Меня знают, – отвечал Стуколов. Прошло немало времени, как в монастыре снова послышались людские голоса.
– Отец вратарь, скоро ли ты? Отпирай! – крикнул Стуколов.
– Да вот отец казначей пришел поспрошать, что за люди, – послышалось из-за ограды.
– Ты, что ль, будешь, отец Михей? – крикнул Стуколов.
– Я, грешный инок Михей, – отвечал казначей. – А вы кто такие?
