дочка, – сказала она. – Нет одному – нет никому. А можно кому-то – можно всем. Но если вдруг, не дай небо, попадешь в беду, помни: под угрозой не только твоя честь и репутация. Под угрозой твоя истинная природа. Поэтому бейся насмерть. Чтобы если они окажутся сильнее – врагам досталось лишь твое бездыханное тело.
И я приготовилась биться.
– Попробуй, достань, – издевательски протянула я Гадаеву, группируясь.
Тот сам не сунулся, видимо, сказалась память о вчерашнем уроке. Попову скомандовал. Тот ринулся на меня.
В последний момент я подпрыгнула, и, уперевшись руками в стенки кабинки, ударила ногами, сразу в лицо и в живот.
Согнувшись, Попов отскочил и с трудом устоял на ногах.
А с меня соскочило полотенце. Лица у всех троих, даже у временно обезвреженного Попова, вытянулись.
На этот раз к душевой кабинке шагнули двое.
Я дралась, царапалась, кусалась, как дикая кошка, но громила Ушлов банально взял своим весом. Меня сначала придавили к стене, затем, скрутив руки, выволокли наружу и опустили на колени перед Гадаевым.
Сзади потянули за волосы, приподнимая голову.
– Ну же, детка, – протянул Гадаев. – Я первый. Ты знаешь, что делать.
Я рванулась, но держали крепко. При этом потянули назад за волосы, запрокидывая голову, отчего из горла вырвался хрип.
Попов, который стоит сбоку, размахнулся для удара.
– Не надо, – осадил дружка Гадаев, все так же отвратительно растягивая слова. – Белоснежка поняла, что проиграла. Она все сделает, как миленькая, правда?
– Не надо, – повторила я. – Я все сделаю. Только не бейте.
Я очень надеялась, что голос не выдаст ярости, что клокочущие нотки в нем примут за страх.
– Давай без глупостей, – сказал Гадаев и сделал знак Ушлову, чтобы отпустил волосы.
Голова мотнулась вперед, чуть не уткнувшись в пах Гадаева.
Я всхлипнула, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в моей капитуляции, а потом что есть силы ударила лбом.
Выругавшись, Гадаев согнулся, а Ушлов, видимо от неожиданности, выпустил руки. Это позволило мне перекатиться по полу, и, развернувшись, как пружина, ударить обеими ногами: Гадаева и Ушлова. Попова атаковала тут же, пока не успел опомниться.
Мир сузился до череды ударов, перекатываний по гладкому кафелю, проклятий, уворачиваний. Пока билась, понимала, что рано или поздно меня достанут. Вырвавшаяся наружу злость напополам с первобытным страхом позволяла уходить из-под ударов в последний момент, бить в болевые точки без промаха.
Но один удар я пропустила, и, охнув, отлетела к двери в душевую, к той, что ведет в женскую раздевалку, к той самой, что оказалась так не вовремя закрытой.
Дверь за моей спиной распахнулась. На пороге стоял мастер Горо.
Оглядев меня и трех студентов, условно мужского пола, двоих, растянувшихся на кафеле и одного на ногах, беглым взглядом, сэнсэй сказал:
– Брестясе, Таса-сан. Брестясе. А теперь, будьте
