style="font-size:15px;"> По дороге, когда мы проезжали места, связанные с его детством и юностью (на рубеже двадцатых и тридцатых годов Зиновьевы перебрались из глухой костромской Чухломы в столицу), вспоминал, где был дом, в котором они тогда жили, где – школа, в которой он учился, и обо всем говорил очень тепло: об учителях, о товарищах, о читавшихся книгах и об отношениях между людьми в то время.
Остановился он в гостинице «Украина» возле Киевского вокзала. Был теплый и солнечный день со свежей зеленью деревьев, поэтому в стены здания не тянуло, и мы устроились поначалу на скамейке, разыскав более-менее укромный уголок в сквере. Но потом, когда начавшемуся разговору стали мешать присаживавшиеся поблизости люди, пришлось все-таки перебраться в гостиничный номер.
А разговор, как мне и хотелось, получился, в конце концов, неторопливый, обстоятельный и продолжительный. Никаких ограничений во времени Александр Александрович предварительно не установил. На телефонные звонки, которые иногда раздавались, сперва отвечал коротко, перенося назначенные встречи на более позднее время, а потом и вовсе махнул рукой, не беря больше трубку.
Да, я чувствовал встречное его желание говорить со мной. Говорить откровенно – о том, что, как я понял, одинаково остро волновало и его, и меня. Ни от каких моих вопросов он не уходил. Так, кстати, будет и впредь. Не могу сказать, будто абсолютно со всем, что он говорил, я был полностью согласен. Нет. И так тоже впредь будет (особенно в связи с его оценкой значения марксизма на современном этапе). В чем-то сразу возражал ему, а о чем-то после размышлял, пытаясь лучше разобраться в его утверждениях и доводах.
Но главное, самое главное, ради чего я искал этой встречи и этой беседы, не разочаровывало меня! Ведь смысл, пожалуй, всех основных моих журналистских бесед этого тяжелого, смутного времени на исходе ХХ века был в том, чтобы глубже постигнуть суть трагедии, происшедшей с моей страной и моим народом. Именно об этом – в первую очередь! – я говорил с Валентином Распутиным и Вадимом Кожиновым, Геннадием Зюгановым и Виктором Розовым, Юрием Бондаревым и Михаилом Лобановым, Станиславом Куняевым и Сергеем Кара-Мурзой… С теми, от кого надеялся услышать что-то интересное и важное не только для меня, но и для тысяч наших читателей.
Вот и с ним, Александром Зиновьевым, – тоже. Мысли о союзе Запада и «пятой колонны» внутри нашей страны, о предательстве тех, кто пробрался к руководству Советской державой, как о подрывном динамите, резкое отрицание идеи, что Советский Союз якобы изжил себя и должен был погибнуть по причинам, так сказать, естественным, – все это находило сочувственный отзвук и поддержку в моей душе. Как и оценка нашего советского прошлого, которое «демократы» обозвали «черной дырой». Меня крайне возмущало это очевидной несправедливостью. А вот афористическая оценка, данная Зиновьевым в той самой первой нашей беседе: «Советский период – вершина российской истории».
Эту его чеканную формулу я сделал заголовком первой части материала,
