и замкнут.
Поблагодарив свою «милую» собеседницу и подбросив ее до салона, он прямиком направился в «Самшит». Он опустил стекло и полной грудью вдохнул еще прохладный вечерний воздух, в котором уже чувствовалось апрельское тепло. Освободившиеся от снега тротуары заполонили оживленные людские толпы. Они праздно маршировали по улицам, повинуясь наступающему теплу и на время забыв о своем унылом житье и суматошных заботах. Китаец снял очки, спрятал их в карман и подумал, что давно не навещал Анну. Стоило ему подумать об этом, как он загорелся желанием немедленно увидеть ее и до самого «Самшита» не мог избавиться от этого весеннего наваждения. Черт, ему так нравилось просыпаться в ее кровати, целовать ее закрытые веки и наблюдать, как волнующе медленно на ее губах расцветает сладкая утренняя улыбка. Почему он не приезжал к ней?
Китаец испытывал что-то подобное чувству вины и раскаяния. «Может, сегодня?» – подумал он.
Анна знала, что Китаец зачастую проводит время с другими женщинами. Знала и прощала. Это стало ее горькой усладой и постоянной мукой. Он не жалел ее. Любил?
Китаец воспринимал свое влечение к Анне как нечто само собой разумевшееся. Она была островком постоянства в его жизни. Другие женщины – он отчетливо понял это сейчас – поддерживали его жизненный тонус, и только. Хотя и это немаловажно. Да, к некоторым он привязывался, но вихрь непостоянства всякий раз уносил его прочь. Он называл этот вихрь ветром свободы и был искренне убежден в том, что долгое пребывание возле одной женщины способно разрушить основы его мироощущения, которое было, вне всякого сомнения, мироощущением одиночки.
При всем этом Китаец не томился тоской Дон Жуана. Иногда он довольствовался самым примитивным «пересыпом». Довольствовался с тем безразличием, с которым порой вообще смотрел на людей, видя в них послушных марионеток.
Тогда он заводил шашни с какой-нибудь красивой «коломбиной». Впрочем, на следующее утро его всегда посещало чувство досады. Он впадал в тягостное оцепенение, какое обычно наступает после неумеренного потребления водки, и… спешил в душ.
Бар «Самшит» был небольшим, но стильным заведением. Здесь звучали блюзы, а на стенах висели репродукции Пикассо и Тулуз-Лотрека. Маленькие круглые столики соседствовали с бильярдным столом. В глубине зала находилась отполированная деревянная стойка, за которой облаченный в черную сорочку и тускло поблескивающую жилетку бронзового цвета мужичок лет сорока с зажигательной ловкостью смешивал напитки. Этот обтекаемых форм, наполовину лысый кудесник смахивал на неаполитанца. Его полное лицо и черные глаза излучали дьявольскую энергию и обаяние.
В баре было полно народу, и Китаец еле пробился к стойке. Пришлось подождать немного, пока не освободится местечко рядом с большеглазой девицей, крутившей в руках пустой стакан. Она сидела, уставившись на ряды бутылок за стойкой, периодически отбрасывая с лица растрепанные пряди волос. Когда Китаец устроился на высокой банкетке с круглым кожаным сиденьем, достал
