мерцал, или не менее загадочно колыхался. Есть кто-то!
Восприятие окружающего мира у человека, пробывшего в море добрых полгода, несколько иное, нежели у обычных людей. И видеть они начинают по-другому.
Я вернулся домой несколько увядшим, хотя, мне было, конечно, радостно, что я все-таки вырвался из пагубной судовой атмосферы «Linge Trader», но полный расслабон наступал только тогда, когда я брал лыжи и уматывал вдоль дороги, изгвазданной рассыпанным навозом из ближайшего «навозохранилища», по полям в лес. Дело катилось к весне, снег на совхозных угодьях защищался от все крепнущего солнца коркой наста, по ней я и накатывал по десять-пятнадцать километров в день.
Мои чемпионские «Фишера» безжалостно стачивались о жесткую, почти ледяную кромку, но я испытывал кайф. Изначально всякие лисы и сбежавшие с разграбленных звероферм песцы возмущенно тявкали на меня, шугаясь по сторонам, потом прекратили. Привыкли, видать, и продолжали мышковать на полях.
Голова моя была пуста от мыслей, про созданную книгу я не думал, планов на будущее не строил, просто радовался морозному воздуху, блестящему шуршащему под лыжами снегу и скорости. Иногда приходилось останавливаться – в самом деле, моя лучшая форма, как лыжника, была уже давно позади – нужно было восстанавливать дыхание. Но и тогда мне было радостно: лес негромко шумел, как единый организм, птички-невелички скакали по кустам и роняли свои весенние трели. «Пей-пей», – советовали они мне тонкими голосками. – «Ну-вы-пей!»
«Ладно», – отвечал я им мысленно. – «Ин винас веритас».
Странно, но мне не хотелось возвращаться к людям, наедине с вольным простором было как-то покойней. Это не означало, что я по загадочной причине не хотел быть дома, как раз наоборот. Я просто не хотел быть среди людей, если бы мне можно было ограничить круг общения, то мои родные и друзья-товарищи с детских лет – вот и все, с кем бы я был готов контактировать. Не сказать, что это меня удивляло.
У моряков, ну, тех, которые «морские волки», иногда прогрессировала странная потребность: через недельку-другую, проведенную в домашних стенах, у них возникала нужда снова подаваться на работу, в моря. Дома делать им было совершенно нечего, а на судне, вроде бы как, зарплату получают. Такие вот супчики были самыми мерзкими тружениками моря. Они бросались со всем жаром своих «пролетарских» сердец на коллег, в основном, на подчиненных и мучали их, мучали. А еще они при первом же удобном случае скатывались в запой.
Это было своего рода психическое заболевание, которое в околоморяцских кругах именовалось «отравлением морем». Если в этом не была виновна паталогическая жадность моряка, то из отравления можно было выбраться. Ну, а жадность лечилась только гильотинированием.
Мысль об отравлении пришла мне сразу, едва я начал тяготиться походами в магазин, либо всего-навсего прохождению через двор, где всегда имелось несколько завсегдатаев, глазеющих по сторонам
