сынку, не засну нипочем… Сыны в дому! Какой там сон… До сна ли? Всё думал, каких Вас встрену… Всё думал, меленькие Вы у меня, не выше, думал, по сердце мне, а Вы, – нерешительно повёл рукой по крутому Петрову плечу, – переросли меня. Больши-ие…
– На печи дошли, – задумчиво улыбнулся Петро.
– На печи… Не на печи… А и без нянька дети растут в люди. Из беды, из горя сами поднялись…
– А-а… Что вспоминать ту пору?.. У других по нашей стороне, думаете, легче? То не люди бедовали – весь свет бедовал! Были мы под панами мадьярскими, были под чешскими… Иначе и не звали: вонючий русин, вонючий руснак. А стали сами по себе – распечатали спрятанную от русина за семью замками радость, каждый себе великий пан. Вон мы уж на что с Иваном работяги, простого калибра, а дочки наши где?
– Постой. Откуда у тебя дочки? Про своих ребяток ты и не заикался.
– А что ж заикаться? Нету… – Петро сел на кровати, обхватил колени поверх одеяла. – Нету, – глухо повторил. Угрюмо опустил голову. – Голый я, нянько, как оглобля.
Старик уставил на сына напуганный взгляд. Почему?
– Пустая мне хозяйка досталась… Неродица. Уж по каким профессорам ни возил, всё надеялся, всё ждал: а может быть, а может быть… А-а… Коли нет счастья с утра, не жди и под вечер. Годы её, годные для детей, сошли. Потеряны. Всё. Надёжи никакой. И разу самодруга[16] не была… Как же оставаться без дитяти? Только для своего зернятка и стоило б даль жить…
– Старая как свет история… Под каждой крышей свои мыши…Я б на твоём месте, гляди, горшок об горшок и разлетелись бы звонкими черепками, – осторожничая, подсказал отец.
– Да я ль про то не думал!? Сколько раз собирался… Не могу! Говорят, может мужчина уйти от любимой и любящей жены, но от стервы – никогда! В том-то и тормозок, что она у меня не стервь какая… Бывало, лежу ночь без сна, ворочаю, перекатываю в голове свои неподъёмные гири: вот придёт утро, скажу про развод, обязательно скажу.
А гляну на неё – така-ая жаль полоснёт по сердцу! Куда ж она без меня? Союзом изжили лучшую пору жизни! А под старость выпихни из души на улицу? Ах, роди хоть одного крошутку, из цены из красной не выпала б у меня… Хата с детьми – базар. А без базара – тюрьма. Без своего базара я устал. А через то, верно, и не люблю её уже. Так зато жалею больше любви. Как не жалеть? Она у меня и ласковая, и добрая… Всем взяла. Мода у неё какая спать… Сколь живём, хоть бы раз отвернулась к стенке иль легла отдельно. Всегда голову мне на плечо, а ручонками – она у меня малё-ёхонька, ладненька… с виду девочка, – обовьёт меня за верх руки, держится, как тонущий муравей за щепку, что крутил однажды в водовороте шалый вешний ручей у меня на глазах. Выловил я того муравья из дурной воды, из «бочки». Да кто ж выпнет меня самого из моей погибели?
Доброта, доверчивость, открытость, простодушность, с какими Петро говорил о вещах, о которых вроде и не положено говорить сыну с отцом, поразили старика. Этих простых качеств, составляющих
Самодруга – беременная.
