сияющим небом, то всю комнату пронизывали столпы света, в которых роились золотистые пылинки, и рама окна отбрасывала косую, ломающуюся на спинках стульев тень.
На столике – нехитрое убранство, все самое необходимое для работы: письменный прибор необычной, причудливой формы, в виде башни с колокольчиком, старинные подсвечники, облепленные застывшим свечным воском, керосиновая лапа под жестяным абажуром, стопка книг. Справа от двери – железная кровать, всегда аккуратно убранная, заправленная, покрытая коричневым шерстяным одеялом, с двумя подушками.
В кабинете же – полки с книгами, картины и фотографии на стенах, оклеенных темно-оливковыми обоями, высокая кафельная печь, к которой так приятно приложить озябшие ладони зимними морозными вечерами. Возле овального, покрытого плюшевой скатертью стола расставлена мягкая мебель в светлых чехлах. У стены – большой письменный стол, на нем керосиновая лампа с круглым абажуром.
Свет падает так, что лица Чехова, склонившегося над столом, почти не разглядеть, зато видна рука, сжимающая перо, и выводимые им строки: «Вдруг рванул ветер и с такой силой, что едва не выхватил у Егорушки узелок и рогожу; встрепенувшись, рогожа рванулась во все стороны и захлопала по тюку и по лицу Егорушки. Ветер со свистом понесся по степи, беспорядочно закружился и поднял с травою такой шум, что из-за него не было слышно ни грома, ни скрипа колес. Он дул с черной тучи, неся с собой облака пыли и запах дождя и мокрой земли».
Это – «Степь», написанная здесь, в этом доме, за этим письменным столом. И если обратить вспять время, разделяющее нас с Чеховым, то мы можем это увидеть, – увидеть хотя бы глазами одного из его современников, часто бывавшего в доме Корнеева зимними вечерами: «На рабочем столе Антона Павловича горит лампа под зеленым абажуром, углы кабинета тонут в таинственном полумраке… Писал он на больших листах писчей бумаги, писал очень медленно, отрываясь часто от работы, меряя большими шагами кабинет. Прихожу как-то вечером к Антону Павловичу, смотрю: на письменном столе лист исписан только наполовину, а сам Антон Павлович, засунув руки в карманы, шагает по кабинету.
– Вот никак не могу схватить картину грозы! За стрял на этом месте!
Через неделю я опять был у него, и опять тот же наполовину исписанный лист на столе.
– Что же, написали грозу? – спрашиваю Антона Павловича.
– Как видите, нет еще. Никак подходящих красок не найду.
И все, кто читал “Степь”, знают теперь, какие “подходящие краски” нашел Антон Павлович для описания грозы в степи» (из воспоминаний Р. Менделевича).
Глава двенадцатая
Прелюдия Шопена
Теперь же пусть наполнятся вещами комнаты второго этажа, и прежде всего гостиная, пусть оттуда донесутся голоса, шаги, кашель, смех, шутливые возгласы, и пусть все это на время смолкнет, лишь только зазвучит на взятом напрокат стареньком немецком пианино
