поведал Мишуше свои огорчения. Барышня была прелестная… Он ей нравился… Мамаша (всегда надо начинать с мамаши) смотрела на него как на жениха. Но…
– Как смею я сделать ей предложение, – говорил он, – когда у меня всего 100 рублей в месяц сверх жалованья? Завтра они едут «на виноград». Я их провожаю… Они все еще ждут.
О Боже! Из-за какой-то сальной бумажки отказаться от счастья, от любви, от всего…
Ночью я получил телеграмму. Я подскочил до потолка с криком «ура!» и отсыпал телеграфисту все, что случилось у меня под рукой.
– Наверное, получили «кавалерию», орден? – спрашивал тот, изумленный небывалой щедростью.
– Нет, – отвечал Алексей. – Это едут сюда их любимый товарищ. Они и дышать не могут друг без друга.
Мише не нравился Кавказ. Он горячо любил деревню, тихую природу, доморощенных лошадок. Запах их конюшни вызывал в нем больше энтузиазма, чем все розы Кисловодского парка.
– Ну и климат, – говорил он, – все время в испарине… Его сердце так и осталось в Леонтьевском.
Через два дня я уже стоял на дебаркадере владикавказского вокзала, прислонившись к тому самому столбу, у которого мы простились с Басковым, но на этот раз охваченный радостным волнением предстоящей встречи.
Наконец, раздался гудок… Прорезая ночной мрак, как метеор, врывается на станцию паровоз, увлекая за собою вагоны. Окна мелькают мимо, в одном из них знакомое, близкое лицо: – Миша!.. Ваня!..
Те немногие дни, что были в его распоряжении, – он получил всего 28-дневный отпуск, одновременно кончался и мой, – мы решили использовать, чтоб пройти из Владикавказа на Грозный горами, через Казбек на Шато или Ведено. Мы сделали этот переход в две недели, провели два-три дня в радушной семье дяди Феди и уже снова помчались в Петербург, унося небывалые воспоминания, прощаясь из окна экспресса с белоснежными гребнями Главного хребта, с каждой вершиной, с каждым перевалом, вспоминая наши походы и переживая картины недавнего прошлого.
– Это, наверное, Архот, который навис над селением Амга, где мы нашли нашего верного проводника Гага Циклаури, где любовались хевсурами[49] в их кольчугах и железных шапках, живописными нарядами их женщин и их малюток… А это Нарована, грозный перевал, где нас застигла ночь. Помнишь, как мы лежали там под бурками все трое вместе, наблюдая, как горные туманы, словно привидения, неслись через наши головы, а там, наверное, те три башни, стоявшие рядом, как три сестры… Они скрыты за гребнями снеговых вершин и голых утесов, но у меня предчувствие, что я увижу их снова…
Мы здесь не в последний раз! Но об этом после…
Бригада уже вернулась на зимние квартиры. Родные и знакомые встретили нас, как вернувшихся с того света: «С твоим сердцем брать горные перевалы»… – Но все удивлялись нашему бодрому виду и той перемене, которая произошла в нас обоих.
В батарее
Хевсуры – грузины-горцы Восточной Грузии. Язык – наречие грузинского языка. Живут в Грузии по обоим склонам Кавказского хребта, на границах с Чечней, Ингушетией, в долине реки Хевсурской Арагвы.
