не должно проистекать или повлечь за собой нечто обязывающее.
– Бред! – остановила я себя, не желая кривить душой. – Полнейший бред! Признайся наконец, что ты хочешь этого молодого человека, как никого и никогда не желала!
И вот стоило мне произнести это вслух, как ход моих мыслей упорядочился и я пришла к неожиданному заключению: кажется, я влюбилась.
Влюбилась осознанно, серьезно и, как мне тогда казалось, на всю жизнь. А поскольку интерес к моей персоне у Незнамова все же присутствовал (если верить словам все той же Лидии), то пытаться задушить в себе столь неожиданно вспыхнувшее чувство я поостереглась.
«Пусть будет так, – решила я с каким-то непонятным трепетным душевным беспокойством, от которого мне вдруг захотелось загорлопанить во всю силу легких. – Пусть это все же свершится! Время покажет...»
Как оказалось впоследствии, временем Незнамов очень дорожил и тратить попусту его не собирался, о чем мне прямо и заявил уже при третьей нашей встрече.
Проходила она, как и две предыдущие, при огромном скоплении народа, то бишь в директорском кабинете их славного предприятия под названием «Керамика». И встреча эта именовалась не как-нибудь, а совещанием по решению вопросов, касающихся спонсорской поддержки нашему реабилитационному центру. Мы, как и в первых двух случаях, сидели с ним рядом. И фразы, которыми нам удавалось обмениваться, сводились к тому, чтобы благодарить друг друга за оказанную любезность, например:
– Ах, мой карандаш, кажется, закатился под стол!
– Возьмите мой, пожалуйста.
– Спасибо.
– Пожалуйста...
Или:
– Что он только что сказал?
– Кажется, что-то о срыве плана мая месяца...
– Все понятно...
– Более чем... Времени жаль... Очень жаль времени. Нельзя его расходовать так бездумно!..
Вот, пожалуй, и все общение, которым подпитывались мои эмоции на протяжении двух с половиной недель.
Долгими майскими ночами, лежа без сна в собственной постели и задыхаясь от головокружительного запаха сирени, что буйно цвела под окнами, я прокрутила в уме каждое слово, каждую полуфразу, каждый кивок и поворот головы, пытаясь выудить из этого нечто такое, что способно было пролить свет на его чувства по отношению ко мне. Но, увы, безрезультатно. Ровен, корректен и беспристрастен, как, впрочем, и со всеми остальными.
Я начала страдать. Потом злиться. Причем злилась на всех сразу. Перво-наперво на саму себя, за то, что с дури великой напридумывала себе невесть что. Потом на Лидку, которая, не разобравшись как следует в ситуации, раздразнила меня и сумела подарить надежду, наверняка лишь затем, чтобы поразвлечься развивающейся на ее глазах интрижкой. Ну потом, конечно, и на виновника моих страданий – на Семена, который даже ни разу не попытался поговорить со мной с глазу на глаз.
– Не пойду я на твое дурацкое совещание! – окрысилась я в тот памятный день на Лидию,
