«Тарзан») и продавали перед сеансом подороже. Взамен от него получали бесценные рогатки по воробьям плюс патроны (гнутые из алюминиевой проволоки уголки) его собственного производства.
Артем защищал нас, не ведая страха. Обидеть кого-то из нас – означало обидеть его. Мальчишки с других улиц побаивались с нами связываться.
Многих забыл, а его ясно вижу: смуглого, скуластого, зеленоглазого, в длинной до пят офицерской шинели, которую он не снимал ни зимой, ни летом (единственное наследство от отца, вернувшегося с войны и вскоре умершего).
Своих он не унижал. Провинившихся – не попрекал, не наказывал. Разговаривал тихо, без нажима. Спокойно, внимательно глядя в глаза.
Шестой палец на Артемовых конечностях завораживал и проливал свет на, казалось, необыкновенные умения нашего вождя.
К примеру, он дрался исключительно ногами. То есть, вообще не пуская в ход руки (как будто берег для чего-то другого!). Молниеносно и точно в прыжке доставал своей босой «шестерней» ухо или подбородок рослого противника. Брюс Ли еще не родился, или ходил под столом, а наш Шестипалый уже демонстрировал чудеса «ножного боя».
Или, еще из разряда непостижимого.
При вступлении в банду полагалось произнести клятву и скрепить ее кровью. Расковыряв до крови, как помнится, наши ладоши гвоздем, мы с Артемом сомкнули их накрепко, после чего я трижды торжественно пролепетал: «гадом буду, если продам!».
«Гадом будешь, если продашь!» – трижды же следом за мной повторил Шестипалый. Самое, впрочем, невероятное случилось, когда он меня отпустил: постепенно, помалу порезы на наших руках затянулись…
Увы, я был мал и, должно быть, взволнован обрядом посвящения в бандиты, и не догадался расспросить, как ему это все удается. А потом Артема не стало и спрашивать уже стало некого.
Однажды поутру его обнаружили на могиле отца мертвым, с прибитой к земле полой драгоценной шинели. Причина гибели, как говорили – разрыв сердечной мышцы. Должно быть, почудилось, что его держат и не отпускают…
Потом все гадали, чего его за полночь вдруг понесло на кладбище? И зачем было колышки вдруг забивать?
Мало кто знал (кроме нас, его маленьких бандитов), что он там бывал всякий день и всегда оставлял: папиросы, самсу или персик, пучок свежей зелени, лепешку или палочку шашлыка. А бывало – что камень или древесный приколыш. Вроде знака отцу, что он приходил…
Спустя тысячу лет память мне возвратила всего-то крохотный эпизод из моей жизни. Который сгодился мне вскоре для пьесы «Играют какую-то пьесу».
«Мадам Бовари – это я!» – утверждал Гюстав Флобер.
Мне также понятно, что все персонажи Шекспира – и есть настоящий Шекспир. Как и то, что во всех типажах Достоевского или Толстого присутствуют их ипостаси…
3. Зачем писать пьесы – вопрос!
Нам, увы, не дано выбирать: родиться на свет или нет.
