снова всего воротило: грудную клетку сдавливало, а дыхание тяжелело и замедлялось. Хотелось блевать, поэтому наклонил голову. Перед глазами все плыло, в одно мгновение показалось, что пол окроплен кровью. Я протер лицо и присел на скамью около стены.
В храме эхом раздавался плач, который был громче слов батюшки. Сквозь плечи родственников пытался разглядеть батюшку, но как только увидел незнакомые мне черты лица, потерял интерес. Я знал, что отца Феофана здесь давно нет, но толика надежды не покидала. Среди столпившихся узнал никак не изменившийся пучок светлых волос. Моя сестра своим ростом выделялась из любой толпы. Она выпрямила голову, и я увидел ее залитое слезами лицо. Незамеченным я не остался, как только она меня приметила, поважнела и жестами подозвала к себе. Я подошел к ней, и она снова продолжила рыдать.
Мама. Только тогда впервые за долгое время увидел ее. Былой пышнотелости, что нас роднила, у нее не осталось. От болезни все ее тело и даже лицо исхудали. Стоя над ней, осознал, что забыл, как она выглядит. Из глубин своей памяти пытался достать образ, но кроме того, что видел перед собой, ничего не всплывало. Сохранились только эмоции, причем положительные, все плохое куда-то улетучилось, как будто и не было никакой ссоры. Печально осознавать это над ее телом. Я ошеломленно смотрел на нее, в то время как остальные тихонечко плакали и всхлипывали, кроме одной старушки около батюшки. Она привлекала к себе внимание, ведь рыдала на весь храм, перебивая тем самым священника.
– Кто это? – спросил у сестры.
Ее лицо за секунду изменилось из серого заплаканного в румяное и влажное, но недовольное.
– Плакальщица.
Она снова вернулась в блеклое слезливое состояние.
Плакальщица. Для меня это была словно легенда из далекого детства. Я слышал о плакальщицах только от стариков на улице. Еще тогда мне это представлялось неким спектаклем, а на похоронах матери на моих глазах творился театр абсурда.
С детства меня приобщали к вере. Я регулярно ходил в эту церковь и молился. Черт возьми, я просил у Бога пред иконой за отца. Даже дружил с сыном тогдашнего батюшки отца Феофана. Признаюсь, мне нравилось проводить время в подобном месте. Для нас, детей, церковь была центром мира и спокойствия, местом, где мы будем всегда под защитой. Господь был призрачной надеждой на дальнейшее счастливое будущее. В итоге жизнь развела нас на дороге, и мы все превратились в безбожьих детей.
Сестра наклонила голову в мою сторону, чтобы ее слова никто больше не услышал.
– Хоть из уважения к нашей матери пусти слезу, – сказала она.
– Прости, это так не работает.
– Ты навсегда останешься бесчувственной скотиной.
В чем-то она была права. Эмоции мне давались с большим трудом, но я действительно скорбел, просто не мог выразить это на своем лице, да еще так, чтобы сестра осталась довольна.
По
