от рук человеческих, от ранящих её бомб, звери и птицы разбегаются, напуганные страшным воем. А дети, запертые в этом искусственном мире, как в вакууме – ждут радости, поют песни солнцу. Они не знают, какая страшная участь их ждет. Когда они подрастут, то им сошьют зеленые или синие мундиры, наденут на них блестящие черные сапоги, серые плащи, выделят комнату в белом домике на окраине и отправят умирать. Умирать с этой песней, спрятанной где-то глубоко в душе. И они никогда не улыбнутся своим родителям, потому что не знают их, потому что нет у них мамы и папы. Есть только друг, товарищ, который так же безмолвно будет умирать и убивать других. Они никогда не узнают, как здорово возвращаться не в пустой дом, а к родным; как приятно, когда на пороге тебя встречает кошка или собака. Они будут есть, пить, спать и воевать. Свои прекрасные детские мечты они оставят за этими стенами, в архивах одной из десятков башен.
Я вдруг ощутила внутри себя волну злости и отчаяния. Это детское пение всколыхнуло неконтролируемую ненависть к устройству этого мира. Я никогда не была борцом за справедливость, просто жила, как получалось. Меня не волновали глобальные социальные процессы, судьбы мира. Но здесь и сейчас мне было совершенно не всё равно, мне хотелось ломать эти белые стены, рушить вокруг всё, лишь бы эти дети оказались на свободе. Мне казалось, что они живут там, в этих небоскрёбах, как в тюрьме. Я стояла и смотрела на кирпичную кладку, дышала тяжело и глубоко, то сжимала, то разжимала кулаки. А дети продолжали петь, уже какую-то другую песенку. Так весело петь могут только счастливые дети, я ведь могу ошибаться на счет их видения мира. Они никогда не знали семьи, свободы. А потому – счастливы тем, что имеют. Нет! Это невыносимо. Здесь не только дети, здесь все люди живут как на скотобойне. И как бы они не видели свой мир, для меня он именно таков – жестокий, холодный, белый.
А женщины? Внезапная мысль о женщинах заставила мою ярость перерасти в непонимание. Я двинулась дальше вдоль стены, пение становилось тише и мысли мои побежали вперед. В воображении разыгрывались жуткие картины жизни небольшого числа женщин, которые становились матерями для сотен детей. Они лишены материнского инстинкта, раз позволяют такое обращение с собой и детьми, а может быть, они даже не понимают, что происходит, или их удерживают силой и искусственно контролируют пол рождаемых детей? Это же ужасно – но неужели слова о том, что все солдаты здесь как братья, стоит воспринимать буквально? Мне до тошноты стало противно. Такой вариант показался чем-то мерзким, грязным, преступлением против человека, против природы и Вселенной. Нет, должно быть что-то другое. Неужели эти люди настолько аморальны, лишены этических понятий?
За размышлениями я не заметила, как оказалась довольно далеко от того места, с которого начался мой путь вдоль стены. Солнце поднялось высоко, становилось жарко, и мне явно пора возвращаться обратно, если я не хочу снова прятаться или идти по темноте. В этот момент впереди
