переступившего чрез рубеж заветных греческих воззрений, различие между эллином и варваром не имело другого значения, кроме высшей и низшей образованности. Он хотел уделить своим новым подданным часть тех духовных благ, которые до него были исключительным достоянием одного народа. Разумеется, что такой образ действий должен был доставить ему любовь и признательность покоренных племен, но он не мог не вызвать сильного неудовольствия со стороны македонцев и греков, обиженных непонятным для них уравнением политических прав.
Чем далее шел Александр этим путем, с которого он не сходил уже во все продолжение своей жизни, тем сильнее подымалось против него негодование его воинов. Оно не замедлило, как увидим, выразиться в преступных замыслах на жизнь молодого царя. Недовольные его мерами люди ставили ему в вину уважение, какое он оказывал чужим богам, и называли жертвы, принесенные им в Мемфисе[161] и Вавилоне[162], отступничеством от чистого эллинизма. Зато в персидских преданиях об нем сохранилось следующее выражение: «Он чтил богов всех народов, но сам, казалось, поклонялся единому, высшему божеству». В самом деле, душа его жадно стремилась к религиозной истине и упорно искала ее под загадочными символами, в которые восточная фантазия облекает самые возвышенные чаянья свои. Но мог ли образованный грек того времени оценить такую потребность духа и не назвать ее суеверием или притворством?
Краткость отмеренного мне времени не позволяет мне, к сожалению, войти в некоторые подробности о походах Александра в северо-восточных областях Дариева государства. Нигде не обнаружился в такой степени предприимчивый гений македонского завоевателя. Ему предстояла двоякая борьба с воинственными жителями и с негостеприимною природою тех стран. Без предварительного знания местностей, без карт, без надежных проводников покорил Александр земли, составляющие нынешний Туркестан, и не остановился пред ущельями Индийского Кавказа[163]. Но ему недостаточно было побед и внешней покорности со стороны завоеванных с такими трудами народов. Он заставил их действительно примкнуть к своему новому государству и связал их с ним цепью названных большею частью по его имени колоний. На северном берегу Яксарта[164] возникла новая Александрия. Несколько городов выстроил он в других, с глубоким пониманием географических условий выбранных, местах и поселил там македонских и греческих ветеранов, которым даны были обширные земли и большие льготы. Эти заброшенные на далекий Восток колонии служили передовыми постами греческой цивилизации и проводили те идеи, которых главным сосудом был сам Александр.
Но в то самое время, когда он совершал вычисленные нами вкратце дела, на него со всех сторон сыпались обвинения в измене обычаям родины, в жестокости и изнеженности. Ответом на последний упрек могут служить его походы, в которых он нес все труды и
