реагировать на нее.
Даже там, где исторические сведения об окружающей среде существуют, они представлены обычно лишь отрывочно. Для написания экологической истории ученым нужны теоретические модели. Это вытекает уже из того, что для истории реальных отношений между человеком и природой намного важнее повседневные практики поведения и бытовые привычки, чем действия вождей и государств. Однако, как правило, системы поведения в быту нельзя пункт за пунктом вычитать из источников – отдельные элементы приходится реконструировать. При этом возникает опасность увлечься спекулятивными конструкциями и потерять способность четко отделять такие конструкции от эмпирических находок. Здесь полезно напомнить о том, что чисто теоретически вполне вероятны совершенно разные идеально-типические конструкции отношений человека и среды. На основе экологических условий степи можно сконструировать такие кочевые общества, которые живут в гармонии с окружающим их миром, а можно – такие, которые вследствие увеличения численности людей и животных и перевыпаса будут разрушительны для среды. Ботаническое учение о сукцессиях также не предлагает законов, действующих повсюду с естественной неизбежностью: подсечно-огневое земледелие (shifting cultivation) в одних случаях приводит к формированию травяной степи, а в других – к лесовосстановлению. Тем не менее количество возможностей обычно ограничено. Поэтому попытки реконструировать экологические процессы на основе отрывочных свидетельств отчасти легитимны.
В истории человечества главную роль в формировании окружающей среды играли не отдельные идеи или действия, а все, что было долгосрочным и занимало большие площади – массово принятое на долгое время, банальное, повседневное и институционализированное поведение. Это не может легко пройти мимо взгляда историка – даже при бедной Источниковой базе, даже если эти сведения читаются в источнике только между строк. И экологически релевантные эффекты человеческого поведения – это долговременные эффекты. Отсюда понятно, почему экологическая история на более длинных отрезках времени, пусть даже отрывочных, порой обнаруживает нечто, недоступное для точечных исследований.
В отличие от истории древности, история индустриальной эпохи сталкивается с противоположной проблемой: она кажется историей общеизвестного. Ее нередко находят скучной, потому что читателю заранее известен конец: индустриальная цивилизация выйдет вперед вопреки всем сомнениям – вопреки протестам крестьян, рыбаков, защитников природы и культурпессимистов. Но вправду ли известно все: что произошло, когда и благодаря чему, какие долгосрочные последствия имело и имеет сегодня? Здесь открытые вопросы часто ждут нас в конце, а не в начале.
Многие считают, историю лучше всего писать тогда, когда известен конец. Однако исторический метод внимательного наблюдения за ходом происходящего,
