как сноп искр отразился в его горящих безумием глазах.
«Но если он действительно не устанавливал себе имплантаты в голову, то и бояться нечего, – попыталась она успокоить себя. – Он просто ученый. Просто большой ребенок, очарованный новым экспериментом».
Но, несмотря на все эти мысли, Талья Йоффе чувствовала, как продолжает разрастаться в ней суеверный страх. Она стояла, словно в онемении наблюдая за работой. А когда случилось еще одно замыкание, не пошевелилась, не вздрогнула. Лишь смотрела, как из пустоты, из ночи появляется дверь. Остальные ученые, казалось, были так же заворожены, как и она.
«Всего лишь очередное подпространство», – говорила себе Талья Йоффе, наблюдая, как Оз Литвак – единственный, который, казалось, не был парализован сейчас, – подходит к двери, протягивает руку. Дверная ручка поворачивается. Щелчок. И из дверного проема в вечную ночь старого подпространства льется белый, слепящий свет. Литвак делает шаг вперед, замирает на пороге. Свет окружает его, кажется, пронзает насквозь. Свет, способный остановить время – Талья Йоффе думает об этом, когда пытается подойти к Литваку. Движения замедленные и даются с трудом. Разум понимает, но тело отказывается двигаться, словно плывет в густом желе. А свет становится все ярче и ярче. Свет, озаряющий весь этот мир ночи.
Талье Йоффе показалось, что прошла целая вечность, прежде чем ей удалось добраться до Литвака, встать рядом с ним. Но для того, чтобы попытаться разглядеть то, что лежит за порогом этой появившейся из пустоты двери, смелости уже не осталось. Ни у кого не осталось – Талья Йоффе не видела, но знала это, чувствовала, словно могла читать чужие мысли, инородные. Они окружали ее, жужжали роем мух, потревоженных ярким светом из открытой двери, который манил, звал.
– Тайна, – услышала Талья Йоффе далекий голос Оза Литвака, а затем увидела его мысли, в которых он уже сделал шаг вперед, переступил порог, растворился в этом слепящем свете.
«Он уйдет и оставит меня одну», – подумала Талья Йоффе, впервые в жизни признаваясь себе, что привязалась к этому ученому как к человеку, мужчине, возлюбленному, а не как к коллеге.
– Не уходи, – попросила она.
– Не уходить? – голос Литвака искажался, растягивался в потоках света. – Почему я не должен уходить?
– Потому что… – Талья Йоффе заставляла себя сказать, что он нужен ей, но так и не смогла. – Потому что ты не знаешь, что там. Никто не знает, – сказала она.
– Верно. Никто не знает, – согласился Литвак, но в его мыслях не было и тени сомнения. Талья Йоффе знала – он сделает шаг вперед.
– Зачем идти в эту неизвестность? – спросила она. – Разве тебе не страшно?
– Страшно.
– Тогда не ходи. Останься.
– И как в этом случае я узнаю, что там?
– Может быть, там ничего и нет.
– Может, и нет… Но для того, чтобы это узнать, нужно все равно сначала войти.
– А как же я?
