target="_blank" rel="nofollow" href="#n_5" type="note">[5] Сам Г. М. Алексеев, директор мясокомбината, будет репрессирован несколько позже.
«Критика», «самокритика» и «бдительность» – вот ключевые слова той поры, что легко прослеживается по подшивкам хотя бы «Мясного гиганта».
Думаю, в дни процесса над троцкистско-зиновьевским блоком архитектор Троцкий (а это он спроектировал корпуса мясокомбината) ощущал себя особенно не в своей тарелке. Да и скульптор Томский после того как застрелился уклонист Томский, «запутавшийся в своих связях с троцкистско-зиновьевским блоком», не раз пожалел, что взял такой псевдоним. Оставался бы Гришиным, не было бы вопросов.
Но довольно о грустном.
Надо рассказать о горельефах. Они столь же оптимистичны, как и произносящий речь бронзовый Киров.
Вот Киров, изображенный в момент посещения комбината в мае (по другим сведениям в июне) 1933-го. Тогда сдавался в эксплуатацию холодильник, один из крупнейших в Европе. Насколько я понимаю, Киров подбадривает работника, осваивающего импортный компрессор «Барбиери», холодопроизводительность которого шестьсот килокалорий в час (фотографии этого аммиачного агрегата встречаются как в отраслевых газетах, так и в специальных изданиях).
На других горельефах Кирова нет. Вот рабочие – уже самостоятельно, без него – запускают котел «Лаабса». Это, по всей видимости, отделение сухой вытопки жиров, занимающее один из этажей убойно-разделочного корпуса.
Он и она. Она – с лопатой в руке. Уголь? Известно, что комбинат использовал печерский уголь (дрова шли на копчение). Скорее всего, обслуживается один из вакуумных котлов, на данном горельефе не поместившийся. Для вытопки жиров требуется тепловая энергия.
«Вдохновитель пищевой промышленности» Анастас Иванович Микоян, чьим именем назовут московский мясокомбинат, на том же XVII съезде партии позволил себе эффектное выражение: «…чудеса американской мясной техники, перенесенные на нашу Советскую почву».
Чудеса везде чудеса.
А у нас все равно чудеснее.
Дважды рожденный
Быть переплавленным, разбитым на куски, уничтоженным – удел многих памятников. Бывает и мягкий вариант репрессий – изоляция в виде заключения, скажем, в какой-нибудь сарай или гараж до лучших времен, с последующей реабилитацией и возвращением на место.
Судьба этого необычна. Открытая миру жизнь на свободе (в той мере, конечно, жизнь на свободе, в какой способны знать ее памятники), внезапный убийственный приговор, заключение по частям в деревянные ящики и, наконец, после четырнадцатилетней суровой изоляции освобождение, но до странности условное – практически под домашний арест.
А можно к этому случаю применить и другую метафору – медицинскую. Долгая жизнь – внезапная клиническая смерть (длившаяся четырнадцать лет) – возвращение к жизни, реабилитация, санаторий закрытого типа…
Вторая
