Павловича. И получилось так, что Берия очутился в коридоре, а новый толчок в спину заставил его зашагать вперед.
Они шли по коридору, в шаровых стенах таились глухие стальные двери, под ногами – цементный пол. Чудно думать, что он сам принимал когда-то новый центр управления ПВО.
Конечно, это была здравая мысль. Они боялись, что честные коммунисты и работники Государственной безопасности поднимутся на защиту своего руководителя и освободят его. Остались же на свободе его верные товарищи, помощники, командиры дивизий и особых отрядов... А эти заговорщики упрятали его в подземелье; может быть, его сейчас ищут друзья, врываются в тюрьмы и лагеря. А его нигде нет. Нигде нет – время уходит, в любой момент маршала могут расстрелять. Вы знаете, что я маршал? Что я – старший по званию? Нет, говорит Жуков. А он рад его растерзать – ведь попался голубчик на грабеже, где твои вагоны с награбленным добром? Нет, говорит Жуков, твой чин липовый. Ты никогда не был близко от фронта. Это неправда, потому что ценность маршала определяется пользой Родине. И еще неизвестно, победили бы вы, военные, если бы мы не очистили страну от всякой нечисти, перед тем как вступить в войну.
«Ну почему мои мысли убегают в сторону? Я должен сосредоточиться! Сейчас от моего слова может зависеть моя жизнь. Пока я не расстрелян, я жив...»
Одна из дверей сбоку открылась.
За ней небольшой тамбур, где стоит лейтенант.
Нет, это не расстрельная. Нет.
Москаленко и другой генерал остаются снаружи, в коридоре.
Офицер открывает внутреннюю дверь.
Дверь сзади захлопывается.
В комнате, чуть побольше его камеры, стоит стол, точно как у следователя, конторский стол с двумя ящиками.
За столом мирно сидит Никита.
В пиджаке и белой сорочке, но без галстука.
Хрущев кивает.
Берию охватывает слепая радость – тибетские мудрецы врать не будут. Никогда новый главарь государства не будет вызывать к себе смертника только для того, чтобы пожелать ему счастливого пути.
– Ну как? – задает вопрос Хрущев. – Имеются жалобы?
«Глупее ничего не придумаешь. Спрашивать о жалобах у приговоренного к смерти. Но может, это сигнал? Может, дорогие союзнички передрались между собой? А я понадобился?»
– Я протестую, – сказал Лаврентий Павлович. – Ты не представляешь, в каком положении я нахожусь! Мне даже не дают бумаги, чтобы написать жалобу.
– Тебя били? – спросил Никита.
– Почему меня должны бить?
Эта комната была также освещена лампочкой в решетке под потолком. От этого на лысине Хрущева искорками перемещались отражения лампы.
– Вот видишь, – сказал Хрущев. – А при тебе происходили нарушения законности.
– Все дело против меня – это сплошное нарушение социалистической законности. И если мне дадут возможность выступить на ЦК...
– Тебе не дадут такой возможности, – сказал
