И ехать дальше нельзя, и спросить не у кого.
– Представляешь, что там может быть за этим знаком! – сказала Анка. Она огляделась. Кругом на много километров был безлюдный лес, и не у кого было спросить, что там может быть за этим знаком. – А вдруг это вовсе и не «кирпич»? – сказала она. – Краска-то вся облупилась…
Тогда Антон тщательно прицелился и выстрелил. Было бы здорово, если бы стрела перебила проволоку и знак упал бы прямо к ногам Анки. Но стрела попала в верхнюю часть знака, пробила ржавую жесть, и вниз посыпалась только высохшая краска.
– Дурак, – сказала Анка, не оборачиваясь.
Это было первое слово, с которым она обратилась к Антону после игры в Вильгельма Телля. Антон криво улыбнулся.
– «And enterprises of great pitch and moment, – произнес он, – with this regard their current turn away and loose the name of action».[1]
Верный Пашка закричал:
– Ребята, здесь прошла машина! Уже после грозы! Вон трава примята! И вот…
Везет Пашке, подумал Антон. Он стал разглядывать следы на дороге и тоже увидел примятую траву и черную полосу от протекторов в том месте, где автомобиль затормозил перед выбоиной в бетоне.
– Ага! – сказал Пашка. – Он выскочил из-под знака!
Это было ясно каждому, но Антон возразил:
– Ничего подобного, он ехал с той стороны.
Пашка поднял на него изумленные глаза.
– Ты что, ослеп?
– Он ехал с той стороны, – упрямо повторил Антон. – Пошли по следу.
– Ерунду ты городишь! – возмутился Пашка. – Во-первых, никакой порядочный водитель не поедет под «кирпич». Во-вторых, смотри: вот выбоина, вот тормозной след… Так откуда он ехал?
– Что мне твои порядочные! Я сам непорядочный, и я пойду под знак.
Пашка взбеленился.
– Иди куда хочешь! – сказал он, слегка заикаясь. – Недоумок. Совсем обалдел от жары!
Антон повернулся и, глядя прямо перед собой, пошел под знак. Ему хотелось только одного: чтобы впереди оказался какой-нибудь взорванный мост и чтобы нужно было прорваться на ту сторону. Какое мне дело до этого порядочного! – думал он. Пусть идут, куда хотят… со своим Пашенькой. Он вспомнил, как Анка срезала Павла, когда тот назвал ее Анечкой, и ему стало немного легче. Он оглянулся.
Пашку он увидел сразу: Бон Саранча, согнувшись в три погибели, шел по следу таинственной машины. Ржавый диск над дорогой тихонько покачивался, и сквозь дырку мелькало синее небо. А на обочине сидела Анка, уперев локти в голые колени и положив подбородок на сжатые кулаки.
…Они возвращались уже в сумерках. Ребята гребли, а Анка сидела на руле. Над черным лесом поднималась красная луна, неистово вопили лягушки.
– Так здорово все было задумано, – сказала Анка грустно. – Эх, вы!..
Ребята промолчали. Затем Пашка вполголоса спросил:
– Тошка, что там было, под знаком?
– Взорванный мост, – ответил Антон. – И скелет фашиста,
«И начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия» (
