style="font-size:15px;"> Я поднимаю глаза к его лицу. Может, Форбс и красавчик, но таким уродливым, как сейчас, я его еще не видела.
– Других своих девиц ты тоже бьешь?
В его лице мелькает удивление.
Несмотря на то что нам обоим очевидно, что Форбс регулярно бьет меня… вслух я об этом никогда не говорила. Мне странно, что я произнесла эти слова, но они меня вдохновили.
– Нет, – отвечает он, холодным тоном.
И мое минутное вдохновение как рукой сняло, мне хочется плакать. Даже не плакать, а выть.
Он бьет меня, потому что считает себя вправе меня бить.
Потому что я позволяю.
Потому что я слаба духом.
– А меня почему бьешь? – спрашиваю я. Ответ я знаю, но нечто садистское во мне хочет получить от него подтверждение.
Форбс подходит ближе, останавливается прямо передо мной.
На этот раз я не отступаю. Не сдаю позиций, хотя колени мои подкашиваются. Сама удивляюсь, как я вообще еще держусь на ногах.
Если моя отвага и изумляет его, виду он не подает. Склоняется к моему лицу. Его дыхание обжигает мне кожу. От него все еще разит той девицей.
Меня тошнит.
– Потому что ты моя, Мия. – Голос у него как шипение змеи. – Ты принадлежишь мне. Ты моя вторая половина. Моя маленькая… подвластная мне… долбаная половина.
Пусть я уже и сама это знала, его слова все равно отдаются в сердце болью. Я прячу свою боль, не хочу тешить его самолюбие.
Он вскидывает руку.
Я вздрагиваю.
Ему это доставляет удовольствие.
Он касается моей щеки, почти неощутимо ведя пальцами по коже, и убирает мне за ухо волосы.
– Ты прекрасна, – бормочет он, скользя пальцами по моим волосам до самого пояса. Потом грубо хватает меня за них, оттягивая назад мою голову.
Мои глаза наполняются слезами.
– Мы с тобой одинаковые. – Голос у него тихий, злобный. – Красивые внешне, но с изгаженным нутром. Меня влекло к тебе, Мия, по той же причине, что тебя влекло ко мне. Мы с тобой одного поля ягоды. Жертва становится обидчиком. Или, в твоем случае, жертва остается жертвой.
Пелена спала с моих глаз. Как я не поняла это раньше?
Стандартная модель поведения.
У Форбса было такое же детство, как у меня. Такое же ужасное? Думаю, этого я никогда не узнаю. Но он тоже знает, что такое боль.
Значит, отец его тоже бил?
Меня вдруг охватывает жалость к нему. Скорбь по мальчику, каким он был. По детству, что было украдено у него так же, как у меня.
Потом я смотрю на мужчину, что стоит передо мной, и жалость мгновенно обращается в ярость. В исступленную ярость.
Он знает, что такое физическая боль, и все равно бьет меня.
А ведь он мог бы прервать цепочку жестокости. Мог бы просто меня любить. И я любила бы его беззаветно. Отдала бы ему всю себя. Свое сердце. Вдвоем мы могли бы исцелить друг друга.
А он вместо этого предложил мне ненавистные
