завтра я Варю не увижу, в общем, если она не придет меня проводить, ты ей это послезавтра отдай. Понял?
Петька. Понял. А ты запечатать-то забыл?
Сергей. Это принято так, не запечатывать. Правило хорошего тона. Значит, доверяешь тому, кто письмо передает – и не запечатано, а все равно не прочтет. А если прочтешь – убью, понял?
Петька. Понял.
Пауза.
А ты еще не уходишь?
Сергей. Нет еще. А что?
Петька. Так просто спросил.
Сергей. Насколько я понимаю, господина дипломата интересует мой велосипед. Он стоит в передней. В вашем распоряжении есть десять минут.
Петька. Я только три круга по двору. (Исчезает.)
Сергей (сидит задумчиво, потом подходит к двери кабинета, стучит и приоткрывает дверь). Аркаша! На минуту.
Входит Аркадий.
Аркадий. Ну, что слышно?
Сергей. Получил. Завтра еду.
Аркадий. Значит, это уже не тайна. Целый месяц хранил ее честно и притом бесплатно. Цени меня!
Сергей. Ценю. Хотя, судя по сегодняшнему, кажется, лучше было сказать ей это заранее. Она тут мне такое устроила…
Аркадий. Кстати, где она?
Сергей. Убежала.
Аркадий. Ей-богу, хоть бы увез ты ее с собой. И тебе хорошо, и мне легче.
Сергей. Она мне тут наговорила… Ничего, Аркаша, не горюй, еще увезу когда-нибудь.
Пауза.
Ну, вот я и уезжаю. Да, все хорошо. Только время, время…
Аркадий. Что – время?
Сергей. Уходит. Двадцать два года – не шутка! «Товарищ Луконин, в порядке комсомольской дисциплины. Стране нужны педагоги!» Дисциплина дисциплиной, а в институт пошел все-таки зря. Не повезло. Двадцать два, а к тридцати человек – или уже человек, или нет. Одно из двух. Суворов, знаешь, к тридцати годам кем был? Хотя нет, Суворов как раз нет, он к тридцати годам даже полковником не был. Но это не важно, он не был, а я буду.
Аркадий. Опять хвастаешься?
Сергей. Нет. Просто верю. Знаешь, Аркаша, когда на параде знамена проносят, красные, обожженные, пулями простреленные, у меня слезы к горлу подступают. Мне тогда кажется, что за этими знаменами можно всю землю пройти и нигде не остановиться.
Пауза.
Говорят, многие мечтают на родине умереть, а я нет. Я, если придется, хотел бы на чужой земле, чтоб люди на своем языке – на китайском, на французском, испанском, на каком там будет, – сказали: «Вот русский парень, он умер за нашу свободу». И спели бы не похоронный марш, а «Интернационал». Он на всех языках одинаково поется.
Пауза.
Ты только не смейся, Аркаша. Я понимаю, – конечно, смешно. Еще формы не надел, а уже и полководец, и если погибну…
Аркадий. Я не смеюсь. Я верю. Только боюсь, что трудно тебе будет в армии.
Сергей. Почему?
Аркадий. Так. Школьные воспоминания. Нелепый ты человек. По старой привычке натворишь
