утра до позднего вечера самолеты пр-ка не давали поднять головы из земли. Бомбежка производилась не по целям, а по квадратам местности».
По данным военной энциклопедии, «защитники плацдарма отражали в день по 12–16 атак пр-ка, на них обрушивалось по 50 тыс. снарядов, мин и авиабомб в сутки». Цифры убедительные. А наш им ответ, выходит, день рождения в траншее?
Отступали поспешно, пятясь к Ленинграду. За шесть дней прошли 200 километров и остановились в семидесяти километрах от Ленинграда в деревне Пери. Впервые за время войны отец сумел заехать домой.
Не только горожане, но и армия уже начинает голодать. Оставили город Пушкин: «Все попытки прорвать передний край обороны немцев не увенчались успехом». Зато домой теперь можно обернуться за полтора-два часа: «15.12 ездил домой. Семья голодная. Света нет. Топлива тоже. Семьи 11 обс решили эвакуироваться. Я с Пашкой решили никуда с г. Ленина не уезжать. Эвакуация проходит через Ладожское озеро».
Этого, как и многого другого, понять не могу. В чем смысл отказа от эвакуации? Неужели патриотизм новоиспеченных жителей города Ленина оказался сильнее чувства самосохранения? Слишком глупо, хотя для кино и литературы в самый раз, конечно. Может быть, несокрушимая вера в скорую победу? Но ведь побило и поломало их уже достаточно. Многих товарищей успели похоронить.
Страна в параличе и развалинах, людей все меньше, просторы уже страшат – до ближнего не докричишься. А люди продолжают жить: «Ездил в Ленинград в поликлинику лечить зубы. 2 запломбировали, один вырвали – боль не выносимая». А говорили, что во время войны люди не болели мирными болезнями. Врали.
Сразу после вырванного зуба: «Тяжелую весть сообщила жена. 13 февраля умерла дочь Валентина. Но поделать нечего».
Сестра моя, Валентина. Вот еще кому я обязан своим появлением на свет.
«Был в городе. Трамваи не ходят. Кино и театры не работают. Света и топлива нет. Число умерших очень велико.
23 февраля 1942 г. День 24 годовщины Кр. Армии и 7 лет как я расписался с Пашкой. А сколько изменений произошло за этот период.
Люди ходят как тени, только и разговоры об одном: поесть. На базаре в большой цене хлеб, табак. 100 гр. хлеба стоит от 30 до 50 руб. Коробок спичек 10 руб. Одна папироска 5–10 руб. Купил за 200 р. туфли жене…»
И снова я ничего не понимаю. Конечно, туфли в подарок к годовщине свадьбы. Но ведь голод во круг. Дочь только что умерла от голода. Мать обстирывает солдат за миску супа. Правда, на фронте стали кормить лучше, вместо 300–400 граммов хлеба стали выдавать по 800–900. Офицерский аттестат и так далее. Но все же! Уже и этот, заочный, диалог с отцом не получался. Дневник давал больше загадок, чем ответов. Мама совсем старенькая, ничего не помнит. Отец бы объяснил, но его нет.
При этом целый месяц их дивизия отдыхает в Усть-Славянке, ждет пополнения. Что сказать? На песню не похоже.
«Вечером 7.4.42 г., совершив марш, прибыли в Мяглево. Картина ужасная.
В деревне осталось несколько жителей. Все
