Ройбен, ты ведь понимаешь, что на самом деле нас убивает, да? Не раны, не моровые поветрия, а само бессмертие. – Он снова приостановился. – Ты, Ройбен, сейчас живешь в благословенное время, которое будет длиться до тех пор, пока не уйдут все, кого ты любишь, пока на земле живет твое поколение. Вот тогда-то для тебя начнется бессмертие. Пройдет много веков, а ты будешь помнить это Рождество и твою любимую семью – и всех нас, собравшихся в этом доме. – Он умолк, подобрался и, прежде чем Ройбен успел что-то ответить, почти нетерпеливым жестом предложил ему выйти.
– Значит, Феликс, в первое время бывает легче всего?
– Нет. Не всегда. Не у всех оказывается такая прекрасная родня, как у тебя. – Он немного помолчал. – Ты ведь признался своему брату Джиму, верно? Я имею в виду, что он знает, кто ты такой и что мы все собой представляем.
– Феликс, это была исповедь, – ответил Ройбен. – Мне казалось, что я говорил вам. Хотя, возможно, и не говорил. Но это было на исповеди, а мой брат из тех католических священников, которые скорее умрут, но не раскроют никому того, что услышали в исповедальне. Но ведь вы и сами это знаете.
– Это я почувствовал с первого нашего знакомства, – сказал Феликс. – И остальные, конечно, тоже. Мы чувствуем тех людей, которые знают о нас. Ты и сам через некоторое время научишься этому. Мне кажется, просто замечательно, что у тебя оказалась такая возможность. – Он ненадолго задумался. – Моя жизнь была совсем иной. Впрочем, сейчас не время для подобных историй.
– Феликс, вы и вы все должны верить, что Джим ни за что…
– Мой мальчик, неужели ты думаешь, что кто-нибудь из нас может причинить зло твоему брату? – Некоторое время они шли в молчании, но, когда почти дошли до лестницы, Феликс приобнял Ройбена за плечи и остановился, опустив голову.
– Феликс, в чем дело? – спросил Ройбен. Он хотел каким-то образом объяснить Феликсу, как много тот значит для него, ответить ему словами, столь же теплыми, как те, которые слышал от Феликса.
– Не нужно бояться того, что будет с Лаурой, – сказал Феликс. – У нас ничего не продолжается вечно, так лишь кажется. А вот когда перестает казаться… что ж, тогда-то мы и начинаем умирать. – Он нахмурился. – Я имел в виду совсем не это. Я хотел сказать…
– Понимаю, – перебил его Ройбен. – Вы хотели сказать одно, а получилось совсем другое.
Феликс кивнул.
Ройбен взглянул ему в глаза.
– Мне кажется, я знаю, что вы имели в виду. Вы имели в виду: цени свою боль.
– Что ж, возможно, я действительно хотел сказать что-то в этом роде. Цени свою боль, цени то, что у тебя связано с Лаурой, в том числе и свой страх за нее. Цени то, что может случиться, в том числе и неудачу. Цени все это, потому что если мы не живем настоящей жизнью, если мы не проживаем ее со всей возможной полнотой год за годом, век за веком, то… то тогда мы умираем.
Ройбен кивнул.
– Потому-то в подвале столько лет все еще хранятся
