вместе с семьей, менее обиженно. Но как объяснишь незнакомцу чувство всеобщего отторжения? Внезапно мне пришла мысль о том, что другие дети становятся сиротами после смерти родителей, а мое сиротское будущее было предначертано в тот вечер, когда мои родители встретились и полюбили друг друга. В конце концов я сказал:
– Мне просто не нравится Лондон, вот и все. Я был там пять лет назад. Слишком холодно. А вы там бывали?
Он покачал головой.
– Сейчас в Лондоне опасно.
– Я слышал, что все разговоры о войне – пустая болтовня.
– Не согласен. Война будет.
Уверенность в собственных словах и вердикт, так не похожий на все, что я раньше слышал, разбудили мой интерес. Он точно был не из наших краев. Я гадал, откуда он и что делает на Пенанге.
Через дверь виднелся один из свитков с каллиграфией.
– Где ваш дом?
– В маленькой деревне в Японии, – ответил хозяин дома, и в его голосе прозвучала тоска.
Я подумал о его словах, сказанных ранее, о том, что море – единственная вещь, что связывает его с домом, и хотя мы только что познакомились, мне стало необъяснимо грустно за него, словно каким-то таинственным образом эта грусть была и моей.
Небо распорола вспышка молнии, за ней последовал треск грома. Я вздрогнул.
– Тебе следует переночевать здесь, – произнес он, поднявшись одним гибким движением. Я последовал внутрь, радуясь тому, что покидаю театр шторма. Он зашел в спальню и вернулся со скатанным матрасом в руках, положив его у очага.
Он поклонился мне, и я не мог не ответить тем же.
– Оясуминасай.
Я решил, что это означало «спокойной ночи», потому что в следующую секунду он задул все свечи, оставив меня в темной комнате, время от времени освещавшейся игрой молний. Я раскатал матрас у очага и через какое-то время уснул.
Меня разбудило несколько коротких резких вскриков. Первые несколько секунд я не мог понять, где нахожусь. Я встал с матраса и раздвинул дверную раму. Солнце еще только потягивалось на другом краю света. Небо по-прежнему закрывали облака, тонко размазанные ветром, в воздухе висела осязаемая свежесть, и даже бьющие о берег волны звучали свежо и чисто.
Он стоял на прогалине под деревьями, сжимая в руках меч, виденный мной накануне. Меч поднимался по дуге, выписанной рукой, и быстро, бесшумно опускался, сопровождаемый резким криком. На Хаято Эндо была белая роба и черные брюки, больше походившие на юбку. Выглядел он очень чужеземно и очень впечатляюще.
Он не замечал меня, хотя я был уверен, что он осведомлен о моем любопытстве. Он рубил, колол, сек и вращал мечом по прогалине, наполняя воздух вибрацией. Вокруг него в круг стояли толстые стебли бамбука, и теперь меч срезал их один за другим, одним движением. Лезвие было настолько острым, что рассекало стебли без единого звука.
Когда он закончил рубить, небо сияло. Его одежда была насквозь мокрой, а серебряные волосы блестели от пота.
